Горький водопад. Рейчел Кейн

и я закрываю дверь за собой.

      – Сэм считает, что дело в школьной травле, – говорю я. – Он прав?

      Медленный кивок.

      – Ты можешь поговорить об этом со мной?

      Я не уверена, что он заговорит, но когда в конце концов открывает рот, голос у него такой измученный, что мне почти физически больно.

      – Просто мне… это тяжело.

      Коннор прав. Я каждый день получаю угрозы и оскорбления по электронной почте. В соцсетях. Иногда даже на наш почтовый адрес приходят бумажные письма. Но все эти люди, по крайней мере, находятся на расстоянии от нас.

      Коннору приходится сталкиваться со своими обидчиками лицом к лицу. Каждый день. И он никуда не может от этого деться.

      Я чувствую оглушительный прилив ярости, бессильного гнева, от которого в висках начинает неистово биться пульс. Как бы сильно ни хотела защитить сына от этой боли, я почти ничего не могу сделать. «Держись своего решения. Он должен научиться тому, как справляться с этим, прежде чем станет взрослым». Если баюкать его в объятиях и защищать от всего мира, он не обзаведется той броней, которая ему так нужна.

      Если научить его защищаться… это обеспечит ему безопасность, когда меня не будет рядом.

      – Милый, я понимаю. Мне очень жаль. Я могу поговорить с директором, чтобы он знал, что их нужно сдерживать…

      Коннор уже мотает головой.

      – Мама, нет. Если ты что-то сделаешь, будет только хуже.

      Я делаю глубокий вдох.

      – Так что же, по-твоему, мне делать?

      – Ничего, – отвечает он. – Так же, как… – Сын не заканчивает фразу, голос его прерывается, но я знаю, что он собирался сказать. «Так же, как всегда». Должно быть, так оно и выглядит. Несмотря на то что он знает, сколько сил и времени я прилагаю к тому, чтобы защитить их. Это больно, но я это переживу. – Всё будет нормально.

      – Я могу записать тебя на дополнительный сеанс к терапевту, если ты…

      Коннор надевает носки, потом ботинки. Медленными, размеренными движениями, словно очень важно сделать это правильно.

      – Конечно. – Теперь голос у него ровный. Тревожаще безэмоциональный. – Как угодно.

      Это жуткое «как угодно» – словно стальная дверь, захлопнутая у меня перед лицом. Я часто слышала такое от моей дочери, но не от Коннора. Однако он растет и становится самостоятельной личностью. Я для него уже не укрытие от всех бед.

      Теперь я для него – помеха. Это больно.

      Я делаю вдох, чтобы усмирить холод, пронзивший меня насквозь.

      – Кто они? – спрашиваю. Коннор спокойно завязывает шнурки.

      – Зачем? Что ты собираешься делать, побить их?

      – Может быть. Потому что мне невыносимо видеть, как тебе больно, сынок. Совершенно невыносимо.

      Я слышу, как на последних словах мой голос начинает дрожать по-настоящему. Коннор тоже это слышит и бросает на меня короткий взгляд. Я не могу прочесть ничего по его лицу, и он отворачивается так быстро, что оно на миг размывается у меня перед глазами.

      – Было проще, когда мы переезжали, – произносит