Лучшие рассказы. Анатолий Алексин

тонкая плёночка, капает вода. Прилип чёрт боком, выпучил глаза.

      Вытрясла чёрта на ладонь, рассматриваю.

      Некрасивый!

      Худой, а пузатый. Ножки тоненькие, кривенькие. Хвост крючком, словно к боку присох. А глаза выкатил злые, белые, удивлённые.

      – Ничего, – говорю, – ничего. Я вас устрою.

      Нельзя было говорить «ты», раз он так недоволен. Положила ваты в спичечную коробочку. Устроила чёрта.

      Прикрыла шёлковой тряпочкой. Не держится тряпочка, ползёт, с живота слезает.

      А глаза злые, белые, удивляются, что я бестолковая.

      Точно моя вина, что он пузатый.

      Положила чёрта в свою постельку спать на подушечку. Сама пониже легла, всю ночь на кулаке проспала.

      Утром смотрю, – такой же злой и на меня удивляется.

      День был звонкий, солнечный. Все гулять пошли.

      – Не могу, – сказала, – у меня голова болит.

      И осталась с ним нянчиться.

      Смотрю в окошко. Идут дети из церкви, что-то говорят, чему-то радуются, о чём-то заботятся.

      Прыгает солнце с лужи на лужу, со стёклышка на стёклышко. Побежали его зайчики «поймай-ловлю»! Прыг-скок. Смеются-играют.

      Показала чёрту. Выпучил глаза, удивился, рассердился, ничего не понял, обиделся.

      Хотела ему спеть про «день-дребедень», да не посмела. Стала ему декламировать Пушкина:

      Люблю тебя, Петра творенье,

      Люблю твой строгий, стройный вид,

      Невы державное теченье,

      Береговой её гранит…

      Стихотворение было серьёзное, и я думала, что понравится. И читала я его умно и торжественно.

      Кончила, и взглянуть на него страшно.

      Взглянула: злится – того гляди, глаза лопнут.

      Неужели и это плохо? А уж лучшего я ничего не знаю.

      Не спалось ночью. Чувствую, сердится он: как смею я тоже на постельке лежать. Может быть, тесно ему, – почём я знаю.

      Слезла тихонько.

      – Не сердитесь, чёрт, я буду в вашей спичечной коробочке спать.

      Разыскала коробочку, легла на пол, коробочку под бок положила.

      – Не сердитесь, чёрт, мне так очень удобно.

      Утром меня наказали, и горло у меня болело. Я сидела тихо, низа́ла для него бисерное колечко и плакать боялась.

      А он лежал на моей подушечке, как раз посередине, чтобы мягче было, блестел носом на солнце и не одобрял моих поступков.

      Я снизала для него колечко из самых ярких и красивых бисеринок, какие только могут быть на свете.

      Сказала смущённо:

      – Это для вас!

      Но колечко вышло ни к чему. Лапы у чёрта были прилеплены прямо к бокам вплотную, и никакого кольца на них не напялишь.

      – Я люблю вас, чёрт! – сказала я.

      Но он смотрел с таким злобным удивлением: как я смела?!

      И я сама испугалась, – как я смела! Может быть, он хотел спать или думал о чём-нибудь важном? Или, может быть, «люблю» можно говорить ему только после обеда?

      Я не знала. Я ничего не знала и заплакала.

      А вечером меня уложили в постель, дали лекарства и закрыли тепло, очень тепло, но по спине