Я спас СССР. Том II. Алексей Вязовский

рудь Аджубея, тело мужчины трясется, глаза невидяще смотрят вверх.

      «Живи! Не сдавайся! – Продолжаю делать массаж сердца. – И раз, и два…»

      Вокруг с ошалевшими лицами бегают сотрудники «Известий», кричат, суетятся… Седов крутит диск телефона, пытаясь дозвониться до «Скорой», кто-то дергает фрамугу окна, чтобы пустить больше воздуха в кабинет главного редактора газеты. Этот самый редактор сейчас умирает у меня на руках.

      А началось все так.

      Рано утром 17 июля, прихватив диктофон с пленкой, я помчался в «Известия». На пленке Брежнев, Семичастный и Шелепин обсуждали убийство Хрущева. Компромат убойный, в буквальном смысле. На дворе середина лета 1964 года – а уже в октябре должны снять Никиту Сергеевича и заменить его «дорогим» Леонидом Ильичом. Мирно и без крови. Должны были… если бы не один «корректор реальности» – молодой человек по имени Алексей Русин. Студент журфака МГУ и стажер газеты. А заодно пожилой школьный учитель из будущего.

      «Корректор реальности» вообразил себя богом и начал двигать историю по другому пути. Тайно слил английской журналистке выдуманный компромат на председателя КГБ, добился его отстранения от должности. И вот все покатилось к чертям. Заговорщики испугались и пошли по более жесткому пути – решились на убийство главы государства.

      Я об этом узнал совершенно случайно. 16 июля приехал записывать мемуары Брежнева – и оставил включенный диктофон, когда к Леониду Ильичу явились друзья-заговорщики. Вуаля, у меня на руках оказалась бомба замедленного действия. Которая, не дожидаясь, рванула в кабинете главного редактора «Известий».

      Так что утром 17 июля я уже сидел в приемной зятя Хрущева. Аджубей оказался ранней пташкой – пришел задолго до секретарши. Удивленно посмотрел на меня. Я глубоко вздохнул, решаясь.

      – Ко мне?

      – Да, Алексей Иванович. – Я сделал шаг вперед, в кабинет. Все, дорога назад отрезана.

      Редактор мне сразу показался нездоровым. Одышливый, покрасневший. Явно высокое давление на фоне избыточного веса. К тому же от мужчины ощутимо попахивало перегаром – похоже, вчера много пил.

      – Ну, заходи, тезка…

      Мы вошли в кабинет, Аджубей грузно опустился в кресло за рабочим столом. Я примостился рядом на стуле, поставил на столешницу диктофон «Филипс».

      – Прочитал твое интервью Седову. – Редактор закурил, пустил струю дыма в сторону окна. – Надо связаться с Михалковым и попросить его о комментарии. Дадим врезкой к интервью.

      – Комментарий про что?

      – Как про что? Ты же его слова в гимне СССР поправил? Авторское право у нас еще никто не отменял.

      – Допустим, он против. – Я, разозлившись, поднял глаза к потолку. Не о том говорим. Какая ерунда – будут у гимна страны новые слова или нет. Самой страны через двадцать семь лет не станет. А теперь, может, даже раньше. Я потрогал рукой клавиши «Филипса». Пальцы чуть подрагивали.

      – Тогда я не знаю, что делать. – Аджубей глубоко затянулся сигаретой. – Без одобрения Михалкова скандал случится.

      – Никита Сергеевич уже велел записать новые слова хору Александрова. – Я пожал плечами. – Михалков что, с ним теперь спорить будет?

      – Я знаю. – Редактор раздраженно вдавил сигарету в пепельницу. – Брежневу вечно больше всех надо, везде лезет, во все свой нос сует. С гимном надо было сначала ко мне прийти!

      Кем себя Аджубей воображает?! Вообще-то Брежнев сейчас – второй человек в государстве… А совсем скоро может и первым стать. Я еще раз тоскливо посмотрел на диктофон.

      – Это случайно получилось на приеме у Фурцевой. Экспромтом.

      – А нам потом этот экспромт разгребать! Ладно, выкладывай, с чем пришел?

      Я побарабанил пальцами по столешнице. Включать пленку или нет? Слишком уж Аджубей слаб и боязлив. В моей реальности он тоже узнал заранее о заговоре, но испугался и ничего не сделал, чтобы спасти тестя. Наверное, я зря с него начал. Ладно, прогонит – пойду к Мезенцеву. Генерал – мой последний шанс.

      – Пришел с бедой.

      – Ну давай, не тяни кота за яйца.

      – Я был у Брежнева дома… записывал его мемуары. И на пленку случайно попал вот этот разговор. – Я нажал на кнопку воспроизведения.

      Раздались голоса Шелепина и Семичастного. Аджубей явно узнал их, удивленно поднял брови. По мере разговора челюсть редактора «Известий» поехала плавно вниз, глаза округлились. Он еще больше покраснел, нервно ослабил воротничок рубашки.

      – Вот же сволочи!.. Никита вытащил их из грязи, перетащил в Москву, а эти мрази!..

      Аджубей начал страшно ругаться. Такого грязного мата даже Русин в армии не слышал. Задрожали стекла от крика, редактор еще больше покраснел… Потом вдруг у него посинели губы, он начал хрипеть, схватился за грудь и повалился на пол.

      Я бросился к двери в кабинет, заорал: «На помощь!» Аджубей все больше синел, и выхода у меня не оставалось – начал делать ему искусственное дыхание, непрямой массаж сердца. В кабинет сбежались сотрудники, вокруг нас поднялась суета…

      Вот