Архитектор и монах. Денис Драгунский

Леон выдернул руку, которую Дофин продолжал трясти; но было видно, что ему это нравится. – Пустое, мы все тут просто товарищи… Вождей среди нас нет! – Леон очень ловко и выразительно сказал это: «Эс гибт кайне фюрер унтер унс!» – прямо как лозунг, как незыблемый принцип. Хотя, конечно, себя он считал вождем. И продолжал: – Значит, Адольф Гитлер? Мне тоже приятно познакомиться. Значит, вы не подпольщик, и это, в сущности, неплохо. А раз вы не подпольщик, то позвольте поинтересоваться: чем вы занимаетесь? Так сказать, в свободное от социализма время? – и сам засмеялся собственной шутке.

      – Я учусь на художника.

      – Что ж. Это неплохо. И как, успешно?

      – Не очень.

      – Отчего же?

      – Мне не даются люди. У меня хорошо получаются улицы, дома, вообще пейзажи. Особенно городские. А люди – плохо.

      Мне не понравилось, что Леон его так подробно расспрашивает, а он так простодушно отвечает.

      – Значит, надо учиться на архитектора! – Леон поднял палец. – Только и всего. К своим дарованиям надо относиться рационально.

      – Вы думаете, я не смогу стать революционером? – спросил Дофин.

      Все замолчали, глядя на него.

      Он повернулся и посмотрел на меня.

      – Думаете, не смогу? – спросил он еще раз.

      – Не знаю, – сказал я, чтобы прекратить молчание.

      – И я не знаю, – неожиданно согласился со мной Леон. Он вообще-то не очень меня любил и поэтому редко вступал со мной в разговор и еще реже соглашался. Он предпочитал делать вид, что меня нет в комнате. Ограничивался общим поклоном. Но тут вдруг внимательно на меня посмотрел и повторил:

      – Да, и я тоже не знаю. Больше того. Я и про себя не могу точно сказать. И про всех нас, даже про таких закаленных бойцов, как товарищ Сталин. Настоящая революция начинается после захвата власти. Захватить власть и даже удержать власть на первые три месяца – это не революция, а всего лишь переворот. Настоящая революция – это все разрушить и потом построить заново. Все государство. Всю хозяйственную жизнь. Все общество. Всю культуру. Это потребует громадных сил и громадных жертв. И вот тут все эти разговоры о слезинке ребенка… Могут оказаться смешными и жалкими.

      – О чем? – переспросил Дофин. – О слезинке?

      – Это Достоевский, – сказал Леон.

      – Да, да, – сказал Дофин. – Да, конечно. Я читал.

      Ада Шумпетер и Леонтина Ковальская захохотали.

      Дофин повернулся к ним:

      – А?

      – Конечно, читал! – наперебой голосили они. – О, да! Как же не читать? Теодор Михаэль Достоевский, польский граф! Любимый писатель Жан-Жака Руссо! Любовник мадам де Сталь! Воспитатель детей королевы Виктории!

      – Я читал Достоевского! – выкрикнул Дофин. – Зачем вы насмехаетесь? Он русский писатель! Я читал. Раскольников. Братья Карамазовы. И я помню про слезинку! «Весь построенный по науке мир не стоит слез ребенка, который сидит, наказанный, в темном карцере, бьет себя кулачками в грудь и умоляет доброго Бога». Это гениально!

      Все замолчали.

      – Н-да, – сказал