Президент Московии: Невероятная история в четырех частях. Александр Яблонский

набивали серолицых дурно пахнущих голодных озлобленных ребятишек – идти в эти залы было непосильным испытанием. Олег Николаевич всегда видел выражение животного ужаса на лицах своих коллег обоего пола, когда они получали путевки в какое-нибудь ПТУ. Бывали, конечно, исключения, то есть залы были светлы, хорошо отапливаемы, аккуратно убраны, лица воспитателей, замполитов и учителей были интеллигентны и доброжелательны, но всё равно, работать даже на таких площадках было пыткой, так как именно там публика была особенно развязна, вызывающе бесцеремонна и безжалостна. Обычным явлением были стереотипные монологи замполитов училищ или старших воспитателей в общежитиях при встрече ожидаемого лектора: «Сегодня ребята очень возбуждены, может, мы вам подпишем путевочку, и вы поедете домой, отдохнете…» Чернышев был, пожалуй, единственным сотрудником об-ва «Знание», который неизменно отвергал такие джентльменские предложения. Он знал, что любую аудиторию он сможет подчинить себе, и шел в самый легендарно неуправляемый зал с радостью и тем ощущением азарта, которые переполняют бойца перед поединком с достойным соперником, но не врагом. И это ощущение куража, это абсолютное отсутствие страха в одинаковой мере владело им, шел ли он в эти пресловутые ПТУ, к старшеклассникам элитных школ, а это были значительно более трудные аудитории, при всем внешнем лоске и высоком уровне эрудиции продвинутых тинэйджеров, или в детскую колонию в Колпино. Кстати, именно в этой колонии для несовершеннолетних преступников встречались самые внимательные слушатели, звучали самые точные заинтересованные вопросы, виделись добрые, подчас жалкие, испуганные, хитрые, но человеческие глаза. Единственное место, где Олег Николаевич испытывал, если не страх, то очень неприятное чувство напряженности, витающей в воздухе опасности, какой-то животной агрессивности, – это была женская колония в Саблино. Белые или желтовато-восковые лица с неестественно красными накрашенными губами, красноречиво откровенные взгляды и реплики, громогласно оценивающие его мужские достоинства и недостатки, эти прилюдно целующиеся взасос парочки немолодых и некрасивых женщин в серых ватниках, линяло-сиреневатых фланелевых брюках и бигудях под одинаковыми косынками, эта абсолютная невозможность чем-то заинтересовать, удивить, озадачить, растрогать, испугать, насмешить, – всё это делало его беспомощным, и эта беспомощность пугала более всего, даже более, нежели жестокая беспощадность, разлитая в воздухе женской колонии Саблино…

      Когда он поднимался на трибуну, эстраду или просто выходил перед залом, его поступь, обычно деликатно мягкая, делалась весомой, наливалась угрозой и значимостью. Сам шаг приближающегося «Командора», как называли Чернышева коллеги, заставлял аудиторию обратить на него внимание, насторожиться, ждать… Сначала это происходило непроизвольно, но потом Олег Николаевич обратил внимание и пользовался выработанным приемом «тяжелого шага», равно как и внезапными