Очерки уголовного мира царской России. Аркадий Францевич Кошко

кровати корчилась жирная еврейка, оглашая комнату криками.

      – Что с ней? – спросил я Зильберштейна.

      – Да то, что бывает с женщинами.

      – Именно?

      – Мадам Зильберштейн «ждет»…

      – Чего же она ждет?

      – Маленького Гершке или Сарочку!

      – Ах, во-о-от что!

      Но корчи мадам Зильберштейн мне показались неестественными, ее и без того преувеличенные вопли аккуратно усиливались по мере того, как приближались к ее кровати.

      – Уй, уй! Не трогайте меня! Чтобы ты сдох, Янкель! Ты виноват в моих муках. Ох! Ой!..

      Она явно переигрывала роль.

      Я предложил послать за акушеркой, прикомандированной к полиции.

      – Зачем вам беспокоиться?! – заволновался Зильберштейн. —

      Тут рядышком живет хорошая акушерка, ну, мы ее и позовем.

      – Нет уж, мы лучше свою выпишем.

      – Уй! Ведь это так долго будет, а тут бы сразу!

      – Ничего, потерпите! Мы на фурмане вмиг слетаем.

      Обыск продолжался, а один из агентов поехал за полицейской акушеркой.

      Черты стонущей еврейки мне показались как будто знакомыми.

      Я вгляделся пристальнее и… ба! узнал мою вчерашнюю знакомую по Саксонскому саду. Не подав вида, я спросил у Зильберштейна:

      – Давно ваша жена так мучается?

      – Ух! Уже две недели, как не сходит с кровати. Все схватка: то отпустит на минуточку, то опять! Она очень, очень страдает! -

      Еврейка, услышав мой вопрос и ответ мужа, принялась выть еще громче. А затем, повернув ко мне голову, умирающим голосом промолвила:

      – И знаете, я иногда прошу смерти у Бога, до того мне бывает швах. Уй, уй! Вот опять началось! Уй!

      – Да, госпожа Зильберштейн, вы сегодня чувствуете себя много хуже, чем вчера в Саксонском саду, – сказал я спокойно.

      Г– жа Зильберштейн сразу перестала стонать, быстро повернула голову в мою сторону и впилась в меня своими сирийскими глазами.

      – Ну, что вы хотите этим сказать? Ну, да! Сегодня хуже, а вчера лучше. Вот и сейчас лучше, гораздо лучше! Я даже, пожалуй, и встану!.. – и госпожа Зильберштейн опустила свои толстые ноги с кровати на пол.

      Когда вернулся агент с акушеркой, она решительно отказалась от медицинского осмотра и, накинув на плечи капот, отошла в сторону.

      Мы внимательно осмотрели и ощупали всю кровать, но… ровно ничего не нашли. Не более удачными оказались выстукивания стен, особенно той, что прилегала к отодвинутой теперь кровати.

      Вдруг один из агентов, производивший обыск в этой комнате, заявляет, что половицы пола, как раз на месте, где стояла кровать, как-то шатаются при нажиме. Их подняли, и под ними оказалась крутая лесенка, ведущая в глубину подвала. Принесли свечи, спустились вниз. Там оказался коридорчик в виде траншеи, сажени 2 длиной, а в конце его небольшая комната, эдак в 40 примерно квадратных аршин. Эта «катакомба» и оказалась местом «омолаживания» марок. Мы застали в ней двух спящих мастеров-евреев.

      В одном углу стоял особый котел, где отваривались и отклеивались старые марки.