Уход. Юлий Крелин

дня назад вслед за всеми своими родственниками: то ли те поторопились, то ли она припозднилась. Если, конечно, такие слова годятся, когда речь идет о смерти… К смерти почему-то вообще принято относиться с большим почтением, чем к жизни. Поминки, например, всегда и шикарнее, и шумнее крестин. И ничто по помпезности не сравнится с похоронами и гробницами.

      Вообще-то у евреев никаких поминок не бывает. Просто семь дней траура – столько же, сколько понадобилось Ему на создание мира и отдых после. И люди приходят индивидуально – в течение семи дней: вместе с осиротевшей семьей и попечалятся, и помолятся. Можно и выпить, и поплакать. Но без коллектива – индивидуально. А у евреев до их ассимиляции обряды при рождении были как раз шумнее и ярче, чем быстрые похороны. Да кто об этом теперь помнит?! Ушел еще один цвет, пусть и не яркий, российского общества, создававшегося столетиями. И сегодня евреи, по древней языческой традиции, дружно и без особых неожиданностей гуляли тризну. Во всяком случае, русские евреи, атеистировавшиеся и ассимилировавшиеся бездумно и бессмысленно и так же бездумно и бессмысленно растерявшие большую часть своей культуры.

      …Мишкин прихлебывал вино, поглядывал на соседей и размышлял, размышлял дальше.

      Век ХХ – век разрушения казавшихся незыблемыми традиций. Наверное, это естественно при столь бурном развитии науки и всяких технологий. Новое не укладывается в старые привычки и правила. Вот и в медицине старики не всегда могут усвоить новое. Новому порой больше не нужны и многие умения, наработанные врачами, особенно хирургами, за прошлые… даже не века, а годы. Настоящей-то хирургии всего ведь чуть больше века. Когда-то незаменимы были «умные руки хирурга», а теперь, в середине 80-х, подавай оборудование, особые нитки да иголки, компьютеры – слово, которое он еще толком и не выучил. Раньше искали, у кого оперироваться, а нынче – где. Не руки и головы – инструменты да аппараты. Не личность, а коллектив – команда, как сейчас чаще говорят. Ох, как все сильно разрушено…

      …Мишкин смотрел на собравшихся, думал о том, что старые традиции безвозвратно уходят, и вспоминал книги, описывавшие прошлое. Несмотря на занятость, он много читал.

      Нет, пожалуй, в медицине не так все разрушительно – потому хотя бы, что он сам, Евгений Львович Мишкин, хирург с тридцатилетним стажем, еще кому-то нужен. Да и за религиозные обряды люди пока держатся, да только ведь не религией определяется сущность народа: религии-то у нас интернациональны. Вот разрушили сидящие здесь свои еврейские традиции, да только православие от этого не укрепилось… Скорее что-то общее засасывает и иудеев, и христиан… Глобализм…

      (Впрочем, наш герой в своих мыслях вряд ли употребил именно это слово. Термин «глобализм» тогда еще не появился, но новая технология, развитие цивилизации уже работала. Вначале было дело – слово возникло потом.) Так мысли Мишкина и метались между родной медициной, конфессиями и судьбами наций. Впрочем, ко всему, кроме родной хирургии, он относился с известным безразличием. Он и сам не знал, что это накатило на него сегодня: с чего это вдруг потянуло оплакивать традиции и правила всего своего родного. Может, под влиянием выпитого? «Ох, традиции, традиции, – думал он, – смешно все это. Похороны, скорбь – а я: „смешно“. Напился, что ли?»

      Он обвел глазом стол. Как бы искал подтверждения своих полупьяных размышлений. Кто пил водку, кто вино. Автолюбители – воду разных видов и сортов. Всё вокруг было обычно, стандартно, как всегда. Сначала произносили речи об ушедшей бабушке, потом вспомнили ее покойного мужа, потом стали обращаться ко всем с призывами что-то и кого-то не забывать, потом потребовали помнить о чьем-то неизбывном желании хранить память, помогать, ну и так далее. Потом было разрешено чокаться, поскольку стали пить за здоровье живых. Потом пошли тосты, не много имеющие общего с причиной, собравшей их всех за этим столом.

      У Евгения Львовича не было машины, а потому пить ему было можно. Он предпочел красное сухое вино. Вообще-то непьющий, он был человеком книжным и когда-то вычитал, что к мясу подают красное сухое вино, а впереди было мясо. И он приготовлялся.

      Отдав покойной положенные слова и чувства, собравшиеся просто пили без оглядок на ушедшее… ушедшую и без мыслей о будущем. Грех понятие относительное, к тому же понимаемое по-разному – в зависимости от тех воззрений, которых в силу разных исторических причин придерживались твои предки. А разве не грех жить праведно в расчете на будущую награду за безгрешность – вечный там рай или что-либо подобное? Нет, надо просто жить безгрешно – не потому что на что-то надеешься, а потому что просто знаешь, что «нельзя» – и всё… Вот как родители любят своего ребенка, даже плохого – ни на что уже не надеясь… Может, и Бог нас так же любит… Любит и плохих, и… Но счет ведет…

      Евгений Львович почувствовал, что запутался. Думая о своем, он совершенно отвлекся от общего шума и пустых застольных разговоров и теперь с досадой осознавал, что его собственные мысли не менее пустопорожни, чем окружающий словесный мусор. Кажется, он все-таки выпил больше, чем позволял себе обычно. Да-да, почти бутылку сухого красного вина, стало быть около семисот грамм… Многовато, надо же!

      Закончив подсчет выпитого, Мишкин заметил, что гости