Записки «ренегата». К. А. Згуровский

советской империи – СССР, включая Леонида Ильича Брежнева – отца «застоя», а также архитектора первой неудавшейся «перестройки» Алексея Николаевича Косыгина. Последнего я, с замиранием сердца, наблюдал однажды в местном театре. Алексей Николаевич Косыгин внушал невольное уважение, он совсем не походил на многие «суконные рыла» из Политбюро. Я, даже будучи мальчишкой, видел это – когда он вошел в театр, все встали и искренне и долго аплодировали (хотя в свое время так же долго и искренне аплодировали и «Отцу всех народов»). Тогда я, как и многие, будучи примерным пионером, еще верил, что наша страна – самая лучшая в мире, а мы, живущие в ней – самые свободные и счастливые люди на свете (фото 1 и 2)!

      Позже я стал задаваться вопросами, которые тогда не принято было задавать. Например, когда мы читали в классе текст о примерном пионере, которого спросили, почему он предотвратил железнодорожную катастрофу, остановив поезд, помахав красным галстуком, он ответил гордо: «Потому что я – пионер!»… Я спросил: «Это потому, что у “не-пионера” не было бы чем махать, привлекая внимание машиниста – так как у него не было галстука?», чем и заслужил «нахлобучку» – меня впервые назвали ренегатом (тогда я имел довольно смутное представление о том, кто это такой). Что касается пионерии и комсомолии, там было много формального, фальшивого, хотя в целом, наверное, объединение молодежи вокруг идеи справедливости, равенства и братства – это хорошо. Именно фальшь и послужила причиной моего юного сарказма, а учителя часто готовы были тебя наказать, за то, что ты думаешь не так, как все, или, по крайней мере, не помалкиваешь в углу со своим мнением.

      В этот город съезжались не только вожди, приезжали лечиться «герои труда», шахтеры Донбасса, оленеводы Чукотки, швеи из Орехово-Зуево. Все пили нарзан, который бесплатно разливали из кранов в Нарзанной галерее, замечательные вина Кубани, гуляли по мостику «Дамский каприз» над рекой Ольховка, в стремительных и чистых водах которой я купал своего любимого плюшевого медведя. Отдыхающие более состоятельные, чем «герои труда», а тогда уже были и такие, ездили обедать в «Замок коварства и любви», многие крутили короткие санаторные романы. Дом наш был старый, интернациональный, где люди разных национальностей уживались мирно, воспитывая детей «всем двором», вместе празднуя за одним столом дни рождения друг друга, выводя нестройным хором «Стаканчики граненые», «Ой да не вечер[1]» или даже «Шумел камыш». Это, например, интеллигентный и удивительно добрый Мустафа Гусейнович – врач-азербайджанец, в глубине души твердо веривший, что армяне – «ошибка природы», и Борис Авдеевич, врач-армянин лет пятидесяти (он мне тогда казался ужасно старым), с козлиной бородкой, который относился к этому факту с замечательным чувством юмора. Мне запомнилось, как он со своей пожилой мамой разыграл мою бабушку. Борис Авдеевич был холост, и его заботливая армянская мама очень хотела его женить. И таскала мою бабушку на смотрины. В один из дней она прибежала запыхавшись и позвала бабушку на очередные

1

С этой песней я имел большой успех в аргентинском городе Мар-дель-Плата, где мои коллеги из разных стран исполняли свои народные песни.