Владимир Красное Солнышко. Борис Васильев

от этого мы быстрее плывем, что ли?

      Добрыня ворчал не от ворчливости характера, а от несогласия с назначением нового защитника для княжича, защищать которого было клятвенной обязанностью его богатырей.

      – Великая княгиня повелела мне доставить в Господин Великий Новгород новгородского князя Владимира целым и невредимым, Добрыня Никитич. Охота за ним уже идет, и ты, князь новгородский Владимир, на верхней палубе не появляйся.

      – Это ж почему?

      – Потому что опасаюсь стрел.

      – Что ж, нам с ребятишками под палубами задыхаться? – продолжал ворчать Добрыня.

      – Можно лежать на второй.

      – А почему не на верхней?

      – Потому что на верхнюю палубу стрелы залетают, Добрыня Никитич.

      – Не только стрелы, но и свежий воздух тоже залетает. А мне муторно…

      – Таково повеление великой княгини Ольги, – жестко сказал Яромир. – Нападения с воды не ожидаю, но мечи и стрелы должны быть под рукой.

      – А где ожидаешь? – спросил Владимир. – Может быть, в Смоленске?

      – Смоленский князь Преслав не признал власти Святослава и отложился от Киева.

      – Смоляне частенько бунтовали, – проворчал Добрыня.

      – Смоленский князь Преслав признает только власть великой княгини Ольги. У него добрая дружина, и туда люди Святослава и не помыслят пробраться.

      – А куда помыслят?

      – На Днепровские волоки. Смоленский князь Преслав обещал помощь. Отобьемся.

      4

      Долго, невыносимо долго плыли из стольного Киева в Господин Великий Новгород по Великому торговому пути из варяг в греки. Очень долго и очень медленно, но новгородский князь Владимир не уходил со второй палубы в сырые трюмы. Верхняя палуба чуть нависала над нею, никакая стрела не могла залететь сюда, и он понял, почему Яромир для отдыха выбрал именно вторую палубу.

      Ветерка здесь хватало, и Добрыня перестал ворчать. Дремал рядом с друзьями-богатырями, изредка из-под прищуренных век поглядывая на Владимира и Ладимира.

      Ночи были теплыми, звездными и ласковыми, и перед Владимиром медленно, как древний свиток, разворачивалась огромная земля Великого Киевского княжения. Бесконечные реки и речки, протоки и ручейки, озера и болота, непроходимые мрачные леса и веселые березовые рощи, полные радостного птичьего гомона, пугающе темных зарослей и неожиданного света. Распахнутые навстречу солнцу прибрежные луга, по которым бродили косули и олени, а порою виднелись и редкие селища из нескольких почерневших бревенчатых изб под соломенными крышами с обязательными погостами поодаль. Ни людей, ни скотины подле них почти не было видно, но Владимир не удивлялся этому. Он знал, сколь тяжко добывается хлеб на этой скудной земле, знал, что все, вплоть до самых малых детей, трудятся на ней от зари до зари, а домашняя скотина дорога. Ему все разъяснил Будислав, да и бабушка, великая княгиня.

      Она много чего рассказывала. Много и о многом, но более всего