Шпион Тамерлана. Андрей Посняков

не так давно выстроенным. Теперь-то куда? Назад или перелезть? Раничев пнул забор сапогом – собак вроде нет. Обернулся – вокруг никого не было, только прошмыгнул к церкви мелкого росточка монах.

      – Эй, погоди, отче!

      В два прыжка Иван нагнал монаха. Тот испуганно прижался к стене храма – маленький, дрожащий, жалкий.

      – Панфила Чоги хоромы в какой стороне будут?

      – Панфила Чоги? – придя в себя, переспросил монашек. – А кто он, боярин али купец?

      Иван задумался:

      – Хм… Вроде не боярин, воевода… ну да – человек служивый.

      – А служилые вси по леву руку селятся, – улыбнулся монах. Неприятная у него оказалась улыбка, гаденькая какая-то, нарочито сладостная, елейная, как бывает у тех, кто замыслил какую-то гадость.

      – Налево, значит… – задумчиво кивнул Иван. – А частокол-то как обойти?

      – А эвон, – монах показал рукой на широкий проезд, идущий вокруг церкви.

      Поблагодарив монаха, Раничев быстро пошел в указанную сторону. Монашек проводил его долгим внимательным взглядом. Иван не оглядывался, шагал себе, радовался хорошему дню да напевал под нос «Криденс»:

      Have you ever seen the rain!

      Хорошая, солнечная такая песня.

      Сейчас, да-да, вот сейчас уже он увидит Евдоксю! Родное лицо, белое, чистое, с чуть припухлыми губами, толстая темно-русая коса, и глаза – зеленые-зеленые, как первые весенние травы на заливных лугах, или нет, как изумруд в перстне!

      Раничев машинально нащупал амулет на груди под одеждой. Цел, на месте! Хорошо хоть до него не добрались угрюмовские тати, черт уж с ним, с серебришком. Руки есть, талант вроде тоже – заработаем, эко дело! Иван вообще всегда легко относился к деньгам – и ведь ничего, зарабатывал же, на жизнь хватало, и даже на совсем не такую уж и плохую жизнь, в которую поскорей бы вернуться, да не одному – с Евдоксей! Раничев так себе все и представил: вот они дома, в его квартире в Угрюмове, он и Евдокся. Сидят, обнявшись, на диване, смотрят концерт «КИСС» с Мельбурнским симфоническим оркестром, рядом, на коврике, кот… Нет, кота лучше не надо – шерсти от него… Или вот еще картина: Евдокся – экскурсоводом в музее. В белой полупрозрачной блузке, в черном пиджачке длинненьком, в юбке короткой, красной; ноги стройные, глазищи зеленые, волосы по плечам волнищами – эх, смотрите, завидуйте, господа экскурсанты! Или так: Иван с «Явосьмы» возвращается, пьяный – вдрызг… Нет, уж не так чтобы вдрызг, но хорошо так, приятственно… сидит себе, развалившись, на правом сиденье в его ядовито-голубой «шестере», пиво пьет из банки, за рулем – Евдокся, дым за машиной – сизый-сизый, с просинью даже. С чего бы такой дым? Опять карбюратор? Ну и дымище…

      Раничев зажал нос – ветер сносил с чьей-то трубы едкий синеватый дым. Что они там, в хоромах, зелье ядовитое варят? Вот псы… И где тут Панфилова усадьба? Ну-ка, постой, парень! Где-где? Вон та, с узкими воротцами? Н-да-а, небогата усадебка, небогата. Как там говаривал Иван Васильевич – гайдаевский царь – «хоромы-то тесные»! Уж не царские палаты. Воевода все ж таки,