Всё и Ничто. Символические фигуры в искусстве второй половины XX века. Екатерина Андреева

мне глаза твои! Растворю окно на своей башке!

      Что ты, человек, гордостью сокрушил лицо?

      Только муха – жизнь твоя, и желание твое – жирная снедь.

      Не блестит солнце спасения твоего.

      Гром положит к ногам шлем главы твоей.

      Пе – чернильница слов твоих.

      Трр – желание твое.

      Агалтон – тощая память твоя.

      Ей, Казимир! Где твой стол?

      Якобы нет его и желание твое – трр.

      Ей, Казимир! Где подруга твоя?

      И той нет, и чернильница памяти твоей – пе.

      Восемь лет прощелкало в ушах у тебя,

      Пятьдесят минут простучало в сердце твоем,

      Десять раз протекла река пред тобой,

      Прекратилась чернильница желания твоего трр и пе.

      «Вот штука-то», – говоришь ты, и память твоя – Агалтон.

      Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.

      Меркнет гордостью сокрушенное выражение лица твоего,

      Исчезает память твоя и желание твое – трр.

      Свидетельством тому, что состояние, владевшее сознанием Хармса в последние десять дней жизни Малевича (5–15 мая), можно уподобить «священным собеседованиям» (ведь, хоть говорил он и в одиночку, слова, приходившие ему на ум, им выбираемые и компонуемые, были всечеловеческими изречениями), становится стихотворение-молитва, о котором известен не только день, но и место создания: Марсово Поле, 13 мая 1935 года:

      Господи пробуди в душе моей пламень Твой

      Освети меня Господи солнцем Твоим

      Золотистый песок разбросай у ног Моих

      Чтобы чистым путем шел я к Дому Твоему

      Награди меня Господи Словом Твоим

      Чтобы гремело оно восхваляя чертог Твой

      Поверни Господи колесо живота Моего

      Чтобы двинулся паровоз могущества Моего

      Отпусти Господи тормоза вдохновения Моего

      Успокой меня Господи

      И напои сердце мое источником дивных Слов Твоих.

      Итак, перед нами два стихотворных заклинания, следующих друг за другом – на смерть, и потом на творчество, стремящееся к вечной жизни: в духе «иконы» Малевича, вести о смерти одного мира и прихода другого, преображенного[48]. Исследователи творчества Хармса предлагают разные варианты прочтений первого из них, темного и драматического. В. Н. Сажин пишет о том, что этот текст связан с традицией поминального окликания или «бужения» покойного, обрядовых действий для облегчения смерти («растворю окно»). Он также указывает на египетский контекст риторики и символики Хармса: зачин «Имя тебе»; возможное истолкование «пе» как названия города в Древнем Египте, где отправляли культ бога Гора; чернильницу как атрибут бога Тота, писца на посмертном суде; на вероятную переделку Галатона, александрийского живописца, в Агалтона.

      Звук/слог «пе» из другого молитвенного стихотворения Хармса 1930 года «Вечерняя песнь к имянем моим существующей» внимательно исследует Михаил Ямпольский. «Вечерняя песнь» обращена к Эстер Русаковой и содержит

48

Религиозные представления Хармса, как и Малевича, по всей видимости, не полностью совпадали с ортодоксальным христианством, как католическим, так и православным. Хармсу была важна идея чистоты, которую он понимал не как «безгрешность», но как соответствие себя и всего вокруг совершенному миропорядку, действующему и на физическом, и на метафизическом планах. Причем он настаивал на различении чистоты и пустоты, которая более соответствовала взглядам Малевича.