Она что-то знала. Татьяна Москвина

И Лилия Ильинична писала во все инстанции, чтоб эти комнаты остались за Фронтом. А их переселяли на Гражданку. А Балиев уже вложился по-крупному в этот этаж… А у Лилии Ильиничны два зуба сломались, и к дочери не на что было ехать, и вообще…

      – Оп-па, – растерянно сказала Анна.

      – Он сказал, что жертвует на нужды Фронта, чтоб они переехали по-тихому и можно было что-то приобрести на новоселье. И что не надо гнать волну постоянно, что меняется время и без толку ложиться поперек дороги.

      – Сколько она взяла?

      – Три тысячи. Полторы отдала Фронту.

      – Полторы – не отдала…

      Витасик вздохнул так горестно, что поперхнулся кексом.

      – Она с вами обсуждала эту историю?

      Секретарь, отчаянно кашляя, кивнул.

      – Сидела, вот где вы сидите, а деньги на столе лежали кучкой. Она так плакала… Понимаете, по закону была труба, ничего им не светило. Им дали эти комнаты каким-то левым распоряжением, в аренду только. И аренда эта вышла давно. Можно было только на совесть давить, на заслуги перед обществом. Она ходила по инстанциям одна практически… То есть абсолютно было нормально взять с этого мужика за беспокойство, ничего такого тут не было стыдного! Нормально! Можно было и больше взять. Чего там, я не понимаю. Они ваще оборзели, комерсы! – последнюю фразу Витасик, доселе державшийся прилично, проверещал чистым голосом улицы. Голосом шпаны из черного «бумера».

      Так ли бесхитростен был секретарь Лилии Ильиничны? – подумалось Анне.

      – Она, конечно, выполнила обещание?

      – Да, Фронт спокойно переехал, и она никуда больше не писала. Они там на Гражданке обои поклеили, компьютер купили.

      – Она ещё говорила с вами об этом? Переживала?

      – Ужасно, если по-честному.

      Натёрли пятёрку на тёрке, – почему-то вспомнила Анна.

      – А деньги остались после неё?

      – Восемьсот баксов и рубли какие-то. Катя взяла, дочка её. Катрин Лепелье зовут. Стильная женщина и такая спокойная – как черепаха. То есть она не тормозная, нет, просто… без эмоций практически. Вроде вас.

      – Первый раз слышу, что похожа на черепаху.

      – Да нет, не внешне, что вы! Потому что панцирь, и вот если ползёт куда – обязательно доползёт, хоть ты что. Я очень черепах люблю. У меня дома…

      – А вы следователю что-нибудь говорили про это дело?

      – Да он ничего и не спрашивал. Да дело как открыли, так и закрыли – всё же чисто. Записка же была.

      – А где она, кстати? Записка – у кого?

      – Катя себе забрала, на память. Она обещала приехать, скоро, на сорок дней… Разрешила мне здесь жить, пока не войдет в эти… права наследства…

      Детскую, толстогубую, испорченную мордашку Витасика исказила гримаса надрывной жалости к себе.

      – Просто спасла меня, потому что, Анна Ивановна, вы не знаете, как трудно жить! Абсолютно не на что. Никаких средств. Все обманывают, никто не фига не платит, ботинков приличных вот не могу купить…

      – Ботинок, – поправила Анна.

      На лестнице Анна столкнулась