Принцесса Володимирская. Евгений Салиас-де-Турнемир

поставить вашей рукой вот здесь…

      Он развернул лист.

      – Двести тысяч червонцев, а здесь ваше имя и больше ничего.

      – Мне кажется, – произнесла Людовика, – что эта сумма очень велика.

      – Да, но не для вас.

      – Нет, мне кажется, – медленно произнесла молодая девушка, как бы рассчитывая мысленно и соображая. – Мне кажется, что это, должно быть, половина всего того, что может иметь мой отец.

      – Если кажется очень много, поставьте немного меньше, – странно проговорил отец Игнатий.

      – Я поставлю пятьдесят тысяч, – вымолвила Людовика.

      Иезуит улыбнулся и выговорил:

      – Это невозможно, это слишком мало. Впрочем, – вдруг спохватился он, – я согласен и на это. Садитесь и пишите.

      Он развернул лист и, показав среди строк пустое место, вымолвил:

      – Вот здесь… поставьте пятьдесят.

      Людовика, не садясь, рассмеялась и, показав хорошеньким пальчиком несколько выше пальца иезуита, прибавила:

      – А здесь потом кто-нибудь поставит сто или двести или триста. И она взглянула, весело смеясь, в лицо иезуита.

      Как ни владел собою хитрец, а щеки его слегка зарумянились, и вдруг, бросив бумагу на стол, он сложил руки на груди, смерил с головы до ног огненным взглядом молодую девушку и выговорил:

      – Вы не знаете, в какую игру вы играете, моя духовная дочь.

      – Отчасти не знаю, но догадываюсь.

      – Нет, вы меня не понимаете. Если сегодня вы не подпишете этой бумаги и не сделаете это приношение в церковь Божью, то…

      Отец Игнатий тяжело дышал и будто боялся произнести.

      – Что ж тогда?

      – Все может перевернуться, перемениться, может случиться такое, чего я вам не могу сказать. Но все будет вами погублено, вы лишитесь всего. В последний раз я спрашиваю вас, хотите ли вы написать двести тысяч червонцев и подписать эту бумагу, но не ставить внизу числа?

      – Этого я не могу, – несколько робея, произнесла Людовика, так как теперь, глядя в лицо иезуита, она окончательно поняла, с какого рода человеком приходится ей иметь дело и насколько важно само дело.

      – Это ваше последнее слово? – вымолвил отец Игнатий.

      – Последнее.

      – Вы не подпишете?

      – Не подпишу.

      – Итак, считаю долгом предупредить вас, что когда я выйду из этой комнаты, то все будет кончено. Я клянусь вам Богом, клянусь вот этим распятием, – он взял в дрожащую руку золотой крест, который у него был на груди, поднес к губам своим и прибавил:

      – Клянусь и целую этот крест, что если вы не согласитесь на мое предложение, то вы лишитесь всего – и жениха, и состояния, и блестящей будущности. Вы будете… как эта женщина.

      И судорожно стискивая одной рукой крест, он другой указал ей в окошко.

      Вдали, в стороне от парка, в поле виднелась на дороге женщина, которая, придерживая рукою подол своей юбки, гнала хворостиной пару волов, шлепая босиком по грязной дороге, где еще не совсем стаял снег.

      – Вы будете такой, –