У солдата есть невеста. Александр Зорич

раз, Ганс согласен не был. На войне ты умираешь часто, иногда каждый день.

      Провалился под расколотый снарядами лед во время атаки – все равно что умер, даже если тебя все-таки вытащили. Размозжило голову товарищу, который вчера вытаскивал тебя из-подо льда, – снова умер. А потом еще раз умер, когда пуля чиркнула по твоей каске, а дюжина других превратила в сито полу твоей шинели.

      В сущности, война есть череда таких вот мелких смертей. Без права полного и окончательного воскресения.

      В тот миг, когда медленно подкрадывающиеся сумерки у него за спиной вспорол хруст потревоженного сухостоя, когда возле самого уха щелкнул курок взведенного пистолета, в груди у Ганса привычно похолодело. Еще одна смертюшка-невеличка.

      – Я… Клаус, – представился человек с пистолетом. – Фамилия – Берг.

      – Меня зови Глоссер, – тяжело дыша, сообщил второй.

      – Фельдшер Хорнхель, – буркнул третий, он спустился с кручи самым последним.

      Троица была живописной даже по меркам военного времени – двое, Клаус и Глоссер, были ранены, один в голову, другой в плечо. Из-под блеклых, обсыпанных пылью повязок сочилась беспокойная кровь, навевая мысли о неминуемом сепсисе, о плотном госпитальном запахе, в котором, как в пруду, плавают сонные фельдшера.

      Третий, Хорнхель, как раз и был таким сонным фельдшером. Он хромал на одну ногу, его тонкое и кривое, до бровей заросшее щетиной лицо было похоже на лицо первой скрипки Венской оперы, которую, вместо Паганини и Штрауса, месяц кормили жидким говном из карцерной параши.

      – Курить есть? – поинтересовался Клаус.

      Вместо ответа Ганс открыл свой ранец, привычное содержимое которого было на треть замещено полнотелыми кубинскими сигарами El Rey del Mundo – единственным сувениром, который прихватил он в память о своем погибшем взводе, о заядлом курильщике лейтенанте Ландау.

      Щедрость, проявленная Гансом, тут же расположила к нему всю троицу.

      – Ты что же это… от своих отстал? – поинтересовался Клаус, затягиваясь во все легкие, как будто сигаретой.

      – В-все погибли, – отвечал Ганс. Он заикался с самого детства, не заикался только, когда читал вслух псалмы и Четвероевангелие.

      – Бывает. Тогда будешь с нами, – сказал Клаус, не столько предлагая, сколько, как показалось Гансу, приказывая. И тут же закашлялся. Крепкие сигары.

      – А ч-что… вы?

      – Мы будем переправляться. На правый берег. Сейчас. Здесь.

      – Но п-почему здесь? П-по моим расчетам… в десяти километрах от нас… должна быть п-переправа! Мост… л-лодки…

      – Ты на этой переправе был? – зло поинтересовался Хорнхель.

      – Нет.

      – Я был. Там конец. Просто конец всему.

      – В с-смысле?

      – Катастрофа.

      – Д-давно уже катастрофа, – пожал плечами Ганс.

      – Там, – Клаус махнул рукой в сторону, откуда слышалось удаленное уханье и грохотанье и его складное лицо на мгновение изуродовала истерическая гримаска. – Там… В общем, туда я больше не пойду.

      – Я