У солдата есть невеста. Александр Зорич

к реке и оседлать переправу, опередить отступающих русских.

      У них – рота, у нас – батальон, и, если судить по штатному расписанию, мы сильнее в четыре раза. Но на самом деле людей у нас меньше, да и пулеметов осталось только два. У немцев же одних пулеметов десять штук, и автоматическая пушка на бронемашине, и пехотинцев у них девяносто, и с ними – кураж победного марша от самого Бреста.

      Русский батальон дойдет до Волги и будет рассеян пулеметным огнем. Потом, в сумерках, красноармейцы по одному, по два будут искать переправы на тот, восточный берег. Кто-то доплывет, кто-то через четыре года дойдет до Берлина…

      А теперь представьте себе, что на дворе – осень 1943. Русские из этой истории – немцы, а немецкая моторизованная рота – советские автоматчики на броне танков Т-34.

      От Брянска до Черного моря на запад наступает Красная Армия. Ее цель – Днепр, главный приз кампании – Киев. Немецкий фронт рушится, резервов не хватает ни на что. Советские танковые корпуса прорывают расшатанную оборону и один за другим выходят к Днепру, рапортуют в Москву о разгромленных штабах и многотысячных толпах пленных. Линии фронта в такие дни просто не существует. Ошметки разбитых немецких частей на левом берегу Днепра предоставлены сами себе. На дорогах их расстреливают с воздуха «бетоненбомберы» – советские штурмовики Ил‑2 – и давят гусеницами «тридцатьчетверки». Предусмотрительные уходят бездорожьем, бросив всё. Они пробираются через овраги и ивняки, и самые везучие все-таки дойдут до Днепра, а самые-самые везучие даже переплывут реку.

      Мой рассказ – о тех, кто дошел до Днепра. Но рассказ – не о войне, или, точнее, не совсем о ней.

      Советская пресса некогда критиковала знаменитый роман Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» за узкий взгляд на войну. Дескать, В. Некрасов смотрит на войну из-за бруствера окопа (впрочем, автор этого и не скрывал, этот факт вынесен в название книги!), далеко не глядит, в его книге недостаточно отражены стратегические, полководческие аспекты Сталинградской битвы. Так и есть: стратегические аспекты в замечательном романе В. Некрасова не отражены никак. Он был командиром роты и писал о том, что относилось непосредственно к сфере его компетенции, о том, что он видел и слышал, находясь на передовой.

      Автор рассказ «У солдата есть невеста» заходит в этом отношении дальше Некрасова и смотрит на вещи еще уже. Это взгляд на войну даже не из окопа и не через танковый триплекс. Это взгляд на войну, брошенный убегающим человеком через плечо. И война для него – уже не война как «продолжение политики», и не «управляемое движение техники и человеческих масс», а неуправляемая вселенская катастрофа, жертвой которой он может стать в любую минуту.

      Герой моего рассказа – нетипичный «типичный немец» Второй мировой.

      Зовут его Ганс, он не является нацистом-фанатиком, он хочет домой, в Германию – и это типично. Но он не блещет бравым сортирным юмором, не алчет шнапса, не ругает «этих болванов в штабах» и «этого бесноватого в Берлине». И это нетипично. Ганс достаточно далек от мифологического образа немецкого солдата, созданного современной литературой. Да и от образа «настоящего немецкого солдата», настырно выстраиваемого немецкими мемуарами о войне (составляющих в настоящее время обширный пласт «фольк-истории») он далек тоже.

      В общем, Ганс не похож на немецкого вояку. Хочется надеяться – тем и интересен.

* * *

      Когда иваны взяли Харьков, Ганс понял: впереди у них еще одна невыносимая зима.

      Раньше Ганс любил зиму. Она катила на серебряных санях по неоскверненной свежести первого снега, дышала рождественской снедью и была крепка, как вино из побитых ранними заморозками виноградных ягод.

      Русская зима была совсем не такой.

      Она ступала красным медведем и рычала танком, пахла железом и прожаренной от вшей одеждой. Обжигала гортань, как взятый из брошенной хаты крестьянский самогон. А снег был как саван, который расстелили повсюду предупредительные невидимки.

      О невидимом и его земных делах Ганс размышлял охотно и часто. Недаром, перед тем как загреметь на Восточный фронт, он всерьез собирался посвятить себя постижению незримого. Первые четыре месяца на фронте Гансу не давала покоя одна мучительная мысль: родись он на несколько лет раньше, он успел бы выучиться и, глядишь, попал бы в армию не солдатом, а священником.

      Казалось бы, какая разница, кем именно умирать?

      Но Ганс готов был поклясться, что есть, есть эта разница. Все равно, если он кого и убил, так, наверное, случайно. А женщин Ганс не знал никогда. Псалмы – другое дело.

      Когда немецкая армия начала откатываться к Днепру, стало даже хуже, чем было под Белгородом.

      Крылья люфтваффе, еще недавно такие сильные, вполнеба, ослабли теперь. Вот и случилось, что сутки назад, на рассвете, взвод, к которому Ганс был временно приписан, взлетел на воздух вместе с колхозным коровником. Коров там не было, только вырезанный из журнала портрет лысого, с прилизанным клином бородки и старомодным галстуком в горошину, человека. И за пять минут перед смертью товарищи Ганса ехидно спорили: кто это