работать в больницу, где ее быстро выдвинули в заведующие отделением иглотерапии. Ее знали, о ней писали в газетах, кроме официальных больных к ней стали проситься и частные, сбережения росли, Рипсик уже могла себе что-то позволить, и имелись все основания полагать, что и дальше ее карьера пойдет только вверх – докторская степень, возможно, даже звание академика, – но тут появился я, и все полетело к черту. Рипсик перебралась ко мне в Таллин, осталась без работы, и, напомним еще раз, именно в этот момент развалился Советский Союз, а вместе с ним кончился беззаботный социализм, и начались безумные капиталистические гонки – нет, не гонки, суета, толкание локтями, драка и даже война, все во имя обогащения, и вот к этой войне мы с Рипсик не были готовы ни по характеру, ни по мировоззрению. Правда, недобровольный уход из медицины позволил Рипсик полностью отдаться литературе, она всегда ее любила и уже в Ереване издала сборник стихов, но… Настало время, когда прокормиться этим стало невозможно. Чем только мы в первые «свободные» годы не занимались, чтобы выстоять! Рипсик как-то даже перевела с французского на русский руководство по эксплуатации автомобиля «Форд» для какого-то новоиспеченного миллионера (староиспеченных, впрочем, тогда и не было), тот обзавелся машиной, но не знал, как конкретно с ней обращаться. А самое красивое экономическое достижение Рипсик, я считаю, это когда нам через магазин сувениров удалось продать одну ее работу, она лепила из обычного белого пластилина разные маленькие скульптуры и умела делать их твердыми, и однажды, когда у нас совсем кончилась еда, мы выбрали изделие попроще, цветочную корзину, отнесли ее в магазин, и кто-то ее купил – совершенно не помню, за сколько, помню только, что мы жили на эти деньги недели две.
Со временем нам удалось все-таки выбраться из-под руин, молодое эстонское государство стало богаче, и благодаря одному бывшему коммунисту, наверное, такому же честному, как отец Рипсик, был создан фонд культуры, куда в обязательном порядке шли отчисления от пороков: акцизов на алкоголь и сигареты и лицензий на азартные игры, и из этого фонда, после того как были накормлены все писатели, в сочинениях которых наше государство выглядело сущим раем, кое-что перепадало и нам, да еще вдруг к Рипсик пришел настоящий писательский успех, ее роман был продан в несколько стран, и немецкое издательство ей заплатило такой большой гонорар, какого не получал еще никто из писателей Восточной Европы, – и все же это были спорадические «обогащения», удачи, под которыми не было стабильной основы, страх за будущее не покидал Рипсик, больше всего она боялась, что мы потеряем наш дом, потому что не сможем оплачивать «коммуналку». И совсем безосновательной ее фобию назвать было нельзя, – как мы жили, может понять лишь тот, кто сам в течение долгих лет следил за скидками на одежду и продукты, покупая что-то за полную цену только тогда, когда другой возможности просто нет, но – ни разу за четверть века я не услышал от Рипсик упрека в том,
