Знак ворона. Эд Макдональд

включала длинный палец с четырьмя суставами, ползавший сам по себе, камень, кричащий, если его погладить, и неразрушимого кузнечика, застывшего посреди прыжка. Колдовское дерьмо. Хотя вреда от него нет, если только не придет в голову его глотать.

      – Может, и к лучшему, – заметил я и принялся копаться в бумагах.

      – Капитан-сэр, можно мне пойти с вами в театр?

      – Нет времени на театр. Слишком много работы, отдыхать некогда.

      Бессонница и усталость после ночных приключений будто молотом били по голове. Надо выпить еще кофе.

      – Но пьеса про Осаду! Я слыхала, у них кукла ну точно как Шавада, а внутри люди на ходулях, и они двигают куклу жердями!

      Тнота рассмеялся – будто высыпали горсть камешков. Я оставил бумаги, мрачно посмотрел на него.

      – У них крепкие нервы, тащить эту дрянь сюда, – заметил я. – Вряд ли хоть кто из гребаных актеришек слышал, как воет небо, пока не попал сюда.

      – Гребаных актеришек! – с удовольствием повторила Амайра.

      – Следи за языком! – буркнул я.

      – Так точно, капитан-сэр! – выпалила она и, поколебавшись, добавила: – Капитан-сэр, с вами все в порядке? Вы плохо выглядите. Вам принести яиц или вина?

      Девочка права. Мне скверно, и это не просто от усталости, а гораздо серьезнее. К усталости я привык. Большую часть ночей я спал по четыре часа, а иногда обходился и без того.

      Я заморгал и вспомнил, что со мной говорят.

      – Ваш сын опять заснул пьяным на ступеньках прошлой ночью, – сурово поведала Амайра.

      Сын. Эх. Он теперь – мой сын. Старик по имени Глек Малдон в детском теле. До того, как Шавада изувечил его и сделал «малышом», Глек был вторым величайшим спиннером своего поколения. Я отстрелил ему половину лица, и потому, в некотором смысле, ответственен за него. Выглядит он как ребенок, а мне обычно не задают лишних вопросов, так что считают его моим отпрыском. Хороший повод держать Глека поблизости.

      – Кто-нибудь уложил его спать?

      – Нет. Он отказался идти, а потом наблевал на ковер и пропал. Я не знаю, где он теперь.

      Я пожал плечами. Глек всегда делает, что ему заблагорассудится. Мои слова ему в одно ухо влетают, а в другое вылетают. Мучаясь угрызениями совести из-за того, что донесла, Амайра с облегчением удрала из кабинета. Да, ее проворству и живости можно только позавидовать. Невинный бесенок. Она говорила, что ей четырнадцать. Хорошо, если ей хотя бы двенадцать исполнилось.

      – Босс, а ты дерьмово выглядишь, – заметил Тнота.

      Как достало это слышать! Тнота уткнулся в бумаги на столе перед собой. Он всегда делал так, когда хотел сказать гадость.

      – Босс, может, тебе поспать?

      Поспать надо, но я не хочу – по той же причине, по какой не допускаю фос-ламп в кабинете. Я знаю, что поджидает меня в темноте. Когда я закрою глаза, то обязательно увижу ее. Объятая светом, она всегда тянется ко мне во снах, умоляя о помощи. Я протяну к ней руки, и наши пальцы пройдут друг сквозь друга, как дым.

      3

      – Сильно болит? – спросила Амайра, глядя на мои предплечья.

      Я