Разделение вод. Александр Рыбалка

обернутый лохмотьями.

      Человек упал на пол синагоги, и подоспевший шамес (синагогальный служка) помог мне втащить его внутрь. Мы развернули лохмотья, чтобы растереть несчастного, но под ними оказалась изрядно потрепанная форма французского солдата!

      – Он отстал от армии Наполеона! – сказал шамес (синагогальный служка). – Мойше (это мне), сбегай-ка за урядником, а то и так говорят, что евреи помогают французам.

      Тем временем французский солдат, лежа на полу (мы подтащили его поближе к печке), что-то бормотал.

      – Он говорит, что он еврей! – вдруг сказал реб Йоселе, все это время прислушивавшийся к словам солдата.

      И впрямь, солдат бормотал на святом языке:

      – Ани йегуди! Ани йегуди! (Я – еврей!)

      Недаром говорили, что французские евреи не знают нашего языка – идиша.

      – Погоди бежать за урядником, – повелительно сказал раввин. – Давайте сначала мы его отогреем. И чтобы никому ни слова!

      Раввин оглянулся и внимательно оглядел находившихся на тот момент в синагоге немногих людей (все они согласно закивали).

      После того, как прихожане разошлись, рав спросил меня:

      – Мойше, у вас ванна осталась?

      – Да, конечно, – засмеялся я. Когда я родился, отец решил в Смоленске купить ванночку для младенца, но придя в лавку, постеснялся брать маленькую (не приличествует богатому купцу), и взял самую дорогую – на взрослого человека.

      – Отлично. Потащим его к вам.

      Мы завернули французского солдата в старый талес, чтобы не было видно его формы, и оттащили в наш дом. Отец немного ворчал, что это безумие – приносить в дом солдата вражеской армии, но против воли раввина ничего сделать не мог.

      Когда ванна уже была наполнена горячей водой, и мы раздели солдата, то отпали последние сомнения в том, что он еврей. Наполеоновский солдат был обрезан.

      Горячая ванна, растирание спиртом и мягкая кровать в теплой комнате привели к тому, что щеки солдата порозовели и он заснул крепким сном.

      Утром я проснулся рано и заглянул в комнату к солдату – мне хотелось поговорить с ним, расспросить о том, как живут люди во Франции. Французского я не знал, но мне казалось, что солдат должен знать святой язык, а по ивриту я успевал лучше всех в ешиве.

      Когда я заглянул в комнату, француз подскочил на кровати:

      – Где мои вещи? – спросил он на иврите.

      – Отец приказал сжечь вашу форму, чтобы ее случайно не увидел кто-нибудь.

      – А мешок? У меня же был мешок? – почти закричал он.

      – Не волнуйтесь, – успокоил я его. – Мешок мы не тронули.

      – Пожалуйста, мальчик, принеси его сюда, – попросил он.

      – Меня зовут Моше, – представился я.

      – А меня – Жан. Но это по-французски. По-еврейски же меня звать Ионой.

      Я сбегал на кухню, где валялся небольшой мешок, с которым вчера Жан пришел в синагогу. Там меня нагрузили заодно подносом с завтраком для Жана, и я вернулся в его комнату.

      Мне сразу бросилось в глаза, что Жан, несмотря на свой голодный вид, первым делом развязал мешок и заглянул внутрь. И только после этого принялся за еду.

      Пока Жан ел, я незаметно (как мне самому казалось), его разглядывал. Жан хотя и выглядел моложаво, но на самом деле ему шел не менее чем четвертый десяток. Наевшись, он откинулся на подушки, а я принес текст послетрапезной молитвы.

      Постепенно Жан стал поправляться. Я носил ему еду прямо в комнату (отец решил, что так будет лучше, чтобы лишние люди не знали о скрывающемся в нашем доме французском солдате), а Жан на святом языке, которым он владел еще лучше меня, рассказывал о наполеоновских походах.

      Жан принадлежал к старой гвардии, ходил с Наполеоном еще в Египет и Палестину, а затем прошел всю Европу. Я слушал рассказы о его приключениях, раскрыв рот.

      Так прошла вся зима. Жан вполне поправился и прекрасно себя чувствовал, все просился пойти погулять, но мой отец и раввин не разрешали ему выходить, опасаясь, что кто-нибудь увидит и донесет.

      Однажды ранней весной, когда днем уже вовсю светило солнце, а с крыш свисали огромные сосули, я зашел в комнату к Жану, чтобы принести ему стакан чаю (в тот день занятий в ешиве не было – уже не помню, почему). Жан сидел на кровати, внимательно разглядывая какую-то книжку с картинками (я догадался, что он вытащил ее из своего солдатского ранца). Когда хлопнула дверь, Жан закрыл книгу своим телом, но увидев меня, успокоился.

      – А, это ты, Мойше!

      Я поставил чай и стол и подошел поближе. Книга, которую держал в руках Жан, была написана на пергаменте, сложена в виде свитка Эстер (как книжка-раскладушка – А.Р.), и целиком состояла из каких-то непонятных рисунков – ни одной буквочки текста я там не увидел.

      – Что это, Иона? – спросил я у Жана.

      – Это страшная тайна, – сказал он мне. – Я привез это из Палестины.

      – Это книга из Святой Земли? – загорелись у меня глаза. – Пожалуйста, расскажи о ней!

      – Книга