Маята (сборник). Михаил Соболев

в тайге от меня денешься? – сощурился Семен.

      Так и договорились: работать вместе, деньги – пополам.

      Аккордеон, одежду и документы оставили на хранение мастеру. Переоделись в брезентуху, натянули кирзовые сапоги, закупили продуктов на первое время и на катере мастера с ветерком покатили на делянку. На самом берегу, километров в пятнадцати выше поселка, располагался один из участков химлесхоза. На полянке, закрытой с воды стеной камыша, стояли буквой "П" три рубленных летних времянки. Между ними – навес с кострищем и ровной поленницей.

      В одном из домиков проживал с поварихой Раей ветеран участка по прозвищу Филин, старый лысый уркаган. Беззубый, с серым от чифиря лицом, фактурой похожим на кирзовое голенище. Филину после освобождения не разрешалось селиться ближе сорока километров от районного центра. Впрочем, он к тайге привык и никуда не собирался отсюда уезжать.

      Две другие времянки были свободны.

      Семен и Витек вселились в один из пустующих домиков.

      Времянки не запирались, в тайге не принято баловать. Да и не уйдешь далеко…

      Работали от темна до темна, Раиса варила нехитрую похлебку, за что получала с каждого по четвертаку в месяц. Водку, считай, не пили. Магазин в поселке. Пятнадцать кэмэ протопать по тайге в один конец, туда и обратно – тридцать, кому охота! День потеряешь, устанешь как собака.

      Правда, раз в неделю по очереди ходили в поселок. В баньке помыться, бельишко сменить, пивка попить, если завезли в ОРС.

      В один из банных дней Семен познакомился с Леной. Ох и хороша была вдовушка – коса русая ниже пояса, шейка лебединая, глаза – лесные озера бездонные. Шла по улице и земли не касалась… И даже тяжелая работа на лесобирже не смогла такую красоту испортить. Но правду говорят: не родись красивой… Пила Лена – завивала горе веревочкой. Давно пила, с прошлой осени, после гибели мужа, инспектора рыбнадзора. То ли утонул мужик по темному времени, напоровшись на топляк, то ли помогли ему утонуть, кто знает? А если кто и знает, разве скажет. Тайга… Моторку казенную притащили на буксире, а тело так и не нашли…

      И дом и работу забыла Лена в загулянушках, а узнала Семена – и оробела. Застыдилась прошлой жизни, вино пить бросила, посвежела, избу убрала, занавесочки, рушнички, салфеточки развесила-разложила по избе, откуда что взялось. Ждала Сенечку на крыльце, будто знала час, когда явится. Увидит издали, махнет косой, и – в избу. Зайдет следом Семен, а она плачет навзрыд. Так радовалась ему.

      – Что ж ты плачешь, Елена? – он всегда ее так называл.

      – Да как ж я Елена, Сенечка? Меня вон на поселке Ленкой-богодулкой прозвали. А плачу, так не всякой бабе доведется в жизни всласть поплакать на груди настоящего мужика, – сияла сквозь слезы колдовскими глазищами Лена.

      – Для меня ты – Елена прекрасная, – обнимал ее Семен.

      И через пять минут она уже смеялась. Женские слезы, как утренняя роса. Выглянет солнце – мигом сохнут.

      А банька истоплена, вода согрета, веник можжевеловый в кадке