Остров. Роман путешествий и приключений. Геннадий Доронин

что находятся ниже уровня земли и много ниже уровня моря. Вот именно поэтому здесь всегда горели стоваттные электрические лампы. Этот подвал был даже описан в нескольких романах местного писателя – Виктора Иванова. Как деталь нелегкого житья-бытья пятидесятых годов. Бочаров знал об этих книгах, но не читал их, пока не попадались. Кстати, Игнат приходился маститому писателю дальним родственником, мать говорила, что седьмая вода на киселе. Игнат тоже не читал романы, но слышал, что ничего умного в них нет, только нудное описание одного и того же… Кто-то говорил, что пишет он про одних и тех же людей, из одного и того же города, из одного и того же двора, как будто весь свет клином сошелся на этом дворе, как будто этот двор и есть весь свет. Кто поймет этих писателей, думаешь, что они должны раздвигать границы мира, показывать, что творится за горизонтом, куда наш слабый взгляд не проникает, а они, наоборот, как будто боятся пространства, смотрят в подзорную трубу с другой стороны – как бы навыворот, и люди кажутся карликами, столетние дубы саженцами, а земля чуть больше чайного подноса.

      Если пройти по крыше офицерского дома вправо, то можно попасть на крышу двухэтажного дома, на одной стене которого заметна старинная надпись «Номера», а с нее легко было перебраться на здание дома пионеров, в котором была тогда большая библиотека. Время от времени библиотека избавлялась от старых, поврежденных или неугодных книг. Несчастные книги связывали в огромные пачки, и грузчики выносили эти пачки во двор, сваливали их на асфальт. Проходил не один час, пока за ними приезжал грузовик, а иногда даже скрипучие телеги, на которых их увозили куда-то за город, кажется, сжигали. Тут надо было не зевать, и Бочаров не зевал. Пока книги валялись во дворе, он успевал затащить на крышу несколько пачек. Грузчики только приветствовали этот разбой, ведь он убавлял им скучной, пыльной и тяжелой работы. Они смеялись и называли его Академиком. Академик хранил книги на необъятном типографском чердаке, иногда и ночевал около своих сокровищ, устроив среди пачек удобную лежанку. Летом через чердачные окошки было так светло, что можно было читать едва ли не до полуночи, а в лунную ночь еще дольше. Тетя Маруся не одобряла этих ночевок – до дома подать рукой, надо на родной подушке ночевать, но поделать ничего не могла, только ворчала:

      – Виданное ли дело, среди бумажной пыли спать! Среди бацилл типографских. Там ведь половина народу, в типографии этой, свинцовой зависимостью хворают…

      Об этой страшной зависимости она знала по зловещим слухам. Говорили, что человек с течением времени становится на девяносто восемь процентов свинцовым, хоть грузила из него отливай, и Бочаров очень рискует, находясь почти постоянно на типографской крыше. Когда он спускался иногда поесть каши, тетя Маруся присматривалась к нему– не наливается ли тело сына свинцовой синевой? Пока Бог миловал. Но однажды синева залегла под левым глазом Бочарова, да такая густая, что тетя Маруся попыталась отщипнуть кусочек этого ядовитого металла. Бочаров заорал благим матом. Не знала