Ищи горы. Гоар Маркосян-Каспер

красотку, ту самую, которую застал у Марана в день своего появления в Дернии. Это была нахалка и скандалистка, то исчезавшая, то появлявшаяся, ее выводило из себя полнейшее пренебрежение Марана ее выходками… Дану сдавалось, что тот вообще не замечал ее исчезновений, во всяком случае, совершенно не реагировал на них эмоционально, этого она вынести не могла, устраивала сцены, заявляла, что ноги ее больше не будет на побережье, шумно уходила, вернее, уезжала на роскошном белом автомобиле, который оставляла обычно без всякого присмотра прямо на пляже, потом, через несколько дней, без всякого шума являлась снова – сама, Маран не прикладывал ни малейших усилий, чтобы удержать ее или, наоборот, выдворить навсегда, видимо, его забавлял этот характер… если, конечно, он был в состоянии забавляться чем бы то ни было…

      – Не знаю, как насчет рыжей заразы, но в море я окунулся бы с удовольствием, – сказал Маран. – И вообще, даже в Крепости заключенных иногда водили в душевую.

      – Ничего, в Лахе отмоешься.

      – Кстати, о Лахе. Я надеюсь, Дан, ты не отправишь этого злосчастного Рекуна на тот свет?

      – Постараюсь. Но это зависит не только от меня, как ты понимаешь. Между прочим, ты вполне мог бы сделать все сам, не… – он смутился и умолк.

      – Не подвергая испытанию на крепость твои нервы? Ладно, не красней… Неужели ты думаешь, что я вознамерился устроить тебе тренировку? Конечно, я мог сделать все сам. Но вряд ли это помогло бы попасть в Лах тебе. Лахины мало сентиментальны, близкое родство наших бабушек еще не гарантия нашего с тобой триумфального въезда в метрополию.

      – Так ты думаешь?..

      – Во всяком случае, это шанс. Но сначала надо поставить на ноги Рекуна. Даром, что ли, я тащил его на себе добрых пять вент.

      – Так ты тащил его, исходя из своих целей? – сказал Поэт иронически. – А я, наивный, полагал, что ты сделал это из человеколюбия.

      Маран улыбнулся.

      – Когда ты вытащил меня из Крепости…

      – Не я. Мы.

      – Но начал ты?.. И я, наивный, полагал, что это было сделано, если не из дружбы ко мне, то, по крайней мере, из человеколюбия.

      – А из-за чего, по-твоему, он это затеял? – спросил Дан недоуменно.

      – Не по-моему, – ответил Маран насмешливо. – Первое, что выкрикнул на радостях этот человеколюбец после того, как я предстал перед ним живой и даже бодрый, хотя и слегка отощавший: «Мы утерли нос этому Лайве! Пусть не думает, что ему все сойдет с рук!»

      – Ну и что? – обиделся Поэт. – И то, и другое, все вместе.

      – Вот и я говорю. И то, и другое. Все вместе.

      – Все равно иногда ты расчетлив сверх меры. Что меня коробило еще в юности, Дан, это его способность просчитывать варианты и вычислять каждый шаг – свой, мой и кого угодно на год вперед… Но знаешь, за что я тебя больше всего люблю, Маран? За то, что высчитав все до последнего шанса, ты можешь наплевать на расчеты и сделать наоборот. Я тогда ругал тебя… ну после Собрания… но это так, сгоряча и, в отличие от многих других, не вполне искренне.

      – Я поступил неправильно, – сказал Маран