Мнемозина. Георгий Ланской

и обвинения, водка и женщины, о которых мне было стыдно вспоминать и о которых она, конечно же, догадывалась, швыряя мне в лицо чашки и приборы, и однажды разбила мне бровь кружкой с недопитым чаем.

      Алтай был моим способом загладить вину, и Лена, как ни дулась, не смогла устоять. Мы тяжело перенесли дорогу, успев поругаться несколько раз, и на месте летнего лагеря в горах оказались злыми и надутыми, но все прошло, сбитое резкими порывами ветра, наполненного ароматами лесных трав. Прозрачный воздух, который можно было черпать ложкой, выдул из головы всю злобу и агрессию.

      На одном из привалов я увидел белых бабочек. У меня не было сачка, и я, вспомнив о мечте жены, набил ими бутылку из-под дешевого вина, наивно полагая, что изловил мифическую мнемозину. Этот романтический порыв разбился, когда я всучил подарок жене, получив в ответ лишь усталую снисходительность.

      – Балда, ты, балда, – рассмеялась Лена. – Это не мнемозина, а боярышница. Вредная, кстати, бабочка. Но…

      – Что? – почти зло спросил я, чувствуя себя глупцом.

      – Спасибо, – серьезно сказала она. – Я тронута, честное слово…

      Она смотрела, как наш сын бегает по полю и его светлые волосы треплет ветер. И я смотрел вместе с ней. Бабочки с поломанными крыльями, слабо трепыхались в бутылке, умирая на свету тающего солнца. Мы увезли бутылку домой и поставили на полку, как одно из самых счастливых воспоминаний, заготовленных впрок, как банка с разносолами. Мы еще были молоды, немного счастливы и пьяны и еще любили друг друга. Можно предположить, что после этого мы жили долго и счастливо, больше не ссорясь. Но хеппи-эндов не бывает. Мы начали ссориться почти сразу, потом в городе появился маньяк, а в моей жизни – новая женщина, всегда веселая и на все готовая. Она не устраивала скандалов.

      В тот проклятый вечер, когда в моей квартире ждал убийца, я возвращался домой с твердым решением сказать жене, что ухожу.

      После убийства жены и сына тени, что иногда врывались в мои сны, обрели облик бабочек, бьющихся о стеклянные стены бутылки. Их белые крылья забрызганы кровью, которую они пьют из тел мертвецов, впиваясь в кожу острыми хоботками стервятников. Я слышу стрекот их крыльев и не могу заткнуть уши, потому что стеклянная бутылка – это моя голова, и они внутри, мои мечущиеся демоны.

⁂

      Квартира Глеба Макарова находилась на самом верху продуваемой всеми ветрами стеклянной башни с видом на реку. Громадина в форме яйца Фаберже, словно высеченная из синего хрусталя, нависала над остальными домами со снисходительным превосходством. Макаровы не поскупились, выделив единственному сыну пентхаус, занимающий половину этажа. На что одному человеку такое помещение, я сказать затруднялся. Жили тут не самые бедные люди, и потому попасть в дом было бы сложно. Охраняли вход не подслеповатые бабушки, но, к счастью, в хрустальной башне жил мой давний клиент. Вечером я дозвонился ему на мобильный и напросился на встречу по пустяковому вопросу. Отметившись на посту охраны, я поднялся на лифте на