Буриданы. Гибель богов. Калле Каспер

не все, то очень многое, рассказала, что первоначально у этого произведения был совсем другой финал: дон Альваро после смерти Леоноры, прокляв человечество, бросается в пропасть. Почему Верди переделал концовку, мама не знала, но Герман сразу подумал – наверняка из-за цензуры. Действительно, у Верди часто возникали такие трудности, приходилось вносить изменения и в «Риголетто», и в «Бал-маскарад», подбирать другое место действия, переименовывать героев – раньше Герман о таких вещах думал абстрактно, но теперь, после германского (кхм-кхм) опыта, он понимал, что это и есть отношения «власть – художник». С каким удовольствием Майер швырял его книги с полки на пол! – сейчас каменщик наверняка был среди тех, кто жёг их на улице.

      Сперва Герман был уверен, что скоро позовет Беттину в гости, но затем он отверг этот план, не только из-за стесненных домашних условий, но и потому, что вся здешняя жизнь опять казалась ему, как и после Москвы, провинциальной, жалкой. Когда он уезжал, в Эстонии по крайней мере не было фашистов, теперь и они появились, и не только среди местных немцев, но и эстонцев. То, что несколько его товарищей по школе стали пылкими поклонниками Гитлера, Германа не удивило, в конце концов, эти молодые Deutschen[5] чувствовали себя ограбленными коренной нацией, намного больше его поражало то, что сами эстонцы основали фашистскую организацию, так называемый «Союз бойцов войны освобождения». Свою униформу «бойцы» позаимствовали у фашистов Европы: черный берет, рубашка цвета хаки, галифе, ремень и высокие сапоги. Они тоже отмечали Дни флага, пели патриотические песни, дрались с социалистами (коммунистов в Эстонии не осталось, они или были убиты, или сбежали в Россию, или сидели в тюрьмах), и – что самое худшее – пытались прорваться к власти, используя опробованные Гитлером методы, шантаж и провокации. До кровопролития пока не дошло, но Герман знал, что это может случиться в любую минуту – как хвастались сами вапсы, у каждого из них на чердаке спрятано оружие. Словом, Германа окружило полное дежавю – и когда он стал размышлять на эту тему, то пришёл к выводу, что такой маленький народ, как эстонцы, по-видимому, вообще не способен придумать что-то оригинальное не только в искусстве, но и в политике, и оттого обречен все перенимать из-за рубежа – тоже своего рода «сила судьбы».

      Отца Герман видел редко, в жизни отца был очередной трудный период (начиная с революции, других как будто и не было), он жаловался, что Франция закрыла рынок эстонскому маслу, Германия же подняла таможенный налог на яйца то ли в четырнадцать, то ли в сорок раз – во сколько именно, Герман не запомнил, да и какое это имело значение, в любом случае было понятно, что на таких условиях яйца туда продавать невозможно; вот и не знали ни отец, ни другие эстонцы, куда девать хуторскую продукцию. Прервалась и торговля семенами, часть денег отец, правда, вложил в дело Менга, но сам в Ригу уже не ездил, содержал семью случайными заработками – если надо было где-то провести инспекцию семян,

5

Немцы (нем.).