Оружейник Тарасюк. Михаил Веллер

гордость, детский мозг наверстывал упущенное: после семилетки он окончил десять классов.

      Военрук же в нем просто души не чаял и прочил в отличники военного училища: прямая дорога!

      Он ступил на прямую дорогу – пробыл в военном училище неделю, нюхнул казармы, побегал в кирзачах на зарядку, собрал свой чемоданчик и известил начальство, что эта бодяга – не для него. Воевать – это да, с радостью, пострелять – всегда пожалуйста. А уставы пусть зубрят и строем в сортир маршируют те, кто пороха не нюхал. Ему не нравится.

      – А что тебе нравится? – спросил бравый полковник, с сожалением листая его личное дело.

      – Стрелять, – откровенно сказал Тарасюк.

      – В кого ж ты нацелился сейчас, в мирное время, стрелять?

      – Ну… нашлось бы. Мне вообще оружие нравится.

      – Так может, тебе надо учиться на инженера и идти работать на оружейный завод? Так, что ли?

      – Оно мне нравится не в смысле быть оружейным мастером… еще не хватало! я бойцом был, а не ремонтником. Вообще нравится… дело с ним иметь.

      – И как же ты хочешь иметь с ним дело?

      – Вы стрелять умеете?

      Задетый фронтовик-полковник повел зарвавшегося молокососа в тир, довольный случаю. И там из своего вальтера в генеральском хромированном исполнении (трофейные пистолеты у офицеров еще не изъяли) исправно выбил 29.

      – Хорошие у немцев машинки, – заметил воспитуемый курсант. – Но для дела я предпочитал чешскую «Шкоду» – в руке удобнее, и скорость у него выше: через пряжку ремня навылет бил! Пуля стекло проходит – даже трещинок нет, ровная такая дырочка. – Он принял поданный рукоятью вперед, по правилам хорошего тона, вальтер, и оставшиеся в обойме пять пуль посадил одна в другую.

      – Ну ты бля ничо, — сказал полковник.

      – У американского кольта-32 скорость самая высокая, – продолжал Тарасюк. – Что входное отверстие, что выходное. Через бумагу стреляешь – лист не шелохнется, кружочек как вырезан. Хотя король точности и боя, конечно, маузер, но стволина такая, и магазин, – громоздок слишком.

      – Подкованный курсант, – признал полковник. – Все, или еще что имеешь доложить?

      Поощренный Тарасюк вольно расстегнул воротничок гимнастерки.

      – Вот это, к примеру, не нож, – охотно вел он лекцию, ткнув пальцем в штык-нож, болтающийся на поясе сержанта-дежурного.

      – Разрешите обратиться, товарищ полковник? – сказал сержант. – Дайте мне молодого для уборки помещения – к подъему верну как шелкового! умный…

      – Сталь у штыка отпущенная, мягкая – чтоб в теле не сломался; поэтому лезвие жала не держит, резать им невозможно, – убыстрил речь Тарасюк. – Рукоятка неудобная и в руке скользкая, а в работе кровь попадет – будто вообще как намыленная. И не уравновешен нисколько, кидать его вообще без толку.

      – В советники Генштаба аттестовать тебя не уполномочен, – сказал полковник. – Ты б им, конечно, объяснил, каким должен быть нож.