Человек, которого я убил. Николай Зорин

Смотреть открыто всем в глаза, быть уверенным в своей невиновности – и тогда они тоже уверятся в этом. Пригласить, доказать…

      Я бросился к телефону, взял трубку – и вдруг понял, что почему-то не могу припомнить ни одного номера, не могу никуда позвонить. Он опять победил, заблокировал мою память. Потом я вспомнил, что в телефоне ведь есть записная книжка… Но желание звонить совершенно пропало. Ничего не получится, я всегда буду проигрывать. Остается лишь признать себя окончательно побежденным, снова впасть в спячку – моя квартира подходит для этого точно так же, как тюремная камера, – и не пытаться жить.

      Я лег на диван, укрылся с головой пледом и вскоре провалился в то блаженное состояние безразличной пустоты.

      Звонок телефона вырвал меня из моего прекрасного беспамятства, как когда-то охранник из камеры, как адвокат из тюрьмы. Я схватил трубку – она лежала на полу возле дивана, видимо, принес ее с собой с вечера. Нет, специально положил рядом, потому что… потому что ждал звонка. Ждал и знал, что мне позвонят. Вот так, среди ночи. Ждал и боялся.

      – Да! – закричал я в трубку, но голоса своего не услышал. Как тогда в парке, как тогда, давно, до… всего.

      – Отца увезли в больницу, – тихо-тихо проговорила мама. Как тогда… – Я здесь, с ним. Приезжай. Все очень плохо.

      Я заметался по квартире, забыв, что сделал тогда. Такси, нужно вызвать такси, набрать номер и вызвать такси, подсказал мне кто-то заботливый, прощающий все на свете, перед кем я был виноват. Но вдруг понял, что опять разучился пользоваться телефоном. Тогда мне был предложен другой вариант: поехать в больницу на своей машине, но и им воспользоваться было невозможно: я никак не мог отыскать ключ. Не только от машины, но и от всей комбинации. Значит, придется добираться пешком.

      И снова улица, темная, страшная. Снова мокрый асфальт… Ах нет, я все перепутал – мокрый асфальт был не тогда. А впрочем, не важно. Там впереди зеленым неоновым светом залиты тротуар и стоянка, там впереди… стеклянные двери, там впереди… неизбежность конца.

      Двери с услужливостью привратника мертвого царства распахиваются передо мной. Прохожу вестибюль – и оказываюсь в коридоре, в том самом, длинном белом коридоре больницы. Запах отчаяния оглушает, ноги подкашиваются, не желают идти туда, куда дойти невозможно… куда я всегда боялся дойти и на полпути поворачивал назад. Теперь повернуть не получится. Во всем виноват тот, кого я встретил сегодня в парке.

      Запах отчаяния усиливается. Я дошел. Мама смотрит на меня в упор, но, кажется, не видит. Или не узнает. Или не хочет узнавать. Сажусь рядом с ней на кушетку. Беру ее за руку – и рука не хочет меня узнавать. Какая неудобная, твердая кушетка! Наверное, ее специально сделали такой, чтобы хоть на какое-то время отвлечь от ужасного ожидания, чтобы мама наконец перестала так прямо держать спину и облокотилась на меня.

      Хирург с усталым, размытым чужой болью лицом появляется в том конце коридора. Мы поднимаемся, чтобы пойти ему навстречу, но он каким-то дирижерским