Симон-отступник. Елена Хаецкая

и держим вас на острове, а не в городе.

      Так вышло, что Симон заплатил венецианцам все то, что причиталось с него и его людей за перевозку. И все остальные тоже заплатили, кто сколько мог, но не менее одной марки.

      И снова стали ждать, когда наступит, наконец, пора поставить большие квадратные паруса и направиться за море, к Вавилону, ибо сидеть на одном месте становилось невмоготу.

      Только одно из случившегося в то наше сидение на острове святого Николая и можно почитать за удачу: Гюи де Монфор не умер и на исходе лета поднялся на ноги. Исхудал больше прежнего; больше же никаких перемен с ним не произошло.

      Разговоры между тем ходили кругами, как вол, впряженный в мельничные жернова, и все никак не могли остановиться.

      Венецианцы требовали денег, которые мы им задолжали.

      А у нас денег уже почти не оставалось…

      Чтобы избежать позора и выплатить долги, вторично собрали деньги – со всех, кто мог дать. Симон давать отказался, сказав, что уплатил уже за себя, а сверх того платить не намерен.

      Тут многие стали его стыдить и говорить, что он роняет свою честь. Почему-то так всегда выходило, что у Симона оказывалось на диво много врагов и недоброжелателей и всяк норовил оставить о нем худое слово.

      Так и в этот раз. И скупой-то он, хуже жида, и о чести рыцарской не заботится, и к Святой Земле сердце его состраданием не преисполено. Нашлись такие, кто утверждал, будто граф Симон из трусости хочет сделать так, чтобы войско разошлось и наше паломничество рассеялось.

      У Симона хватило выдержки на все обвинения каменно промолчать. Гюи рядом с ним красными пятнами весь пошел; Симон же слушал, как поносят его последними словами, – и молчал.

      Только когда до упреков в трусости дошло, хмыкнул.

      Те, кто его обвинял, немедленно прикусили язык: неровен час предложит граф Симон проверить на деле, кто из двоих настоящий трус – обвинитель или обвиняемый. А этого, как нетрудно догадаться, никому не хотелось, кроме, может быть, самого графа Симона.

      И потому оставили Симона в покое.

      Обтрясли именитых франкских баронов, как груши, из самых дальних кошелей серебряные марки выковыряли – и все равно остались мы должны Венеции.

      И снова заскрипели жернова, снова тяжкой поступью начал ходить старый слепой вол, по кругу, по кругу, безнадежно, казалось – до самой смерти:

      – Венецианцы свои обязательства выполнили, а мы остались им должны.

      – Так что с того, что должны, – у нас все равно больше ничего нет.

      – Великий позор для нас, что венецианцы свои обязательства выполнили, а мы свои – не можем.

      – Так все равно ведь нет больше денег, сколько ни ищи…

      – Венецианцы поставили нам флот…

      – Нет денег, нет!.. ну нет у нас денег…

      – Великий позор для нас…

      – Хоть задавись – нет больше денег… сами скоро с голоду подохнем…

      Ходит по кругу, по бесконечному кругу вол, а между тем надвигается осень и первый праздник с нею – Рождество Богородицы,