Сочинения. Борис Житков

миленькая такая, как игрушечный человек. Тут я вспомнил, что и хвоста у ней нет.

      – Ты, – говорю, – хвост ей отрезал под самый корень?

      – Она макака, – говорит Юхименко, – у них хвостов не растёт.

      Пришли мы к нам домой. Мама и девочки сидели за обедом. Мы с Юхименкой вошли прямо в шинелях.

      Я говорю:

      – А кто у нас есть!

      Все обернулись. Юхименко распахнул шинель. Никто ещё ничего разобрать не успел, а Яшка как прыгнет с Юхименки маме на голову; толкнулся ножками – и на буфет. Всю причёску маме осадил.

      Все вскочили, закричали:

      – Ой, кто, кто это?

      А Яшка уселся на буфет и строит морды, чавкает, зубки скалит.

      Юхименко боялся, что сейчас ругать его будут, и скорей к двери. На него и не смотрели – все глядели на обезьянку. И вдруг девочки все в один голос затянули:

      – Какая хорошенькая!

      А мама всё прическу прилаживала.

      – Откуда это?

      Я оглянулся. Юхименки уже нет. Значит, я остался хозяином. И я захотел показать, что знаю, как с обезьянкой надо. Я засунул руку в карман и крикнул, как давеча Юхименко:

      – Яшка, Яшка! Иди, я тебе что дам!

      Все ждали. А Яшка и не глянул – стал чесаться меленько и часто чёрной лапочкой.

      До самого вечера Яшка не спускался вниз, а прыгал по верхам: с буфета на дверь, с двери на шкаф, оттуда на печку.

      Вечером отец сказал:

      – Нельзя её на ночь так оставлять, она квартиру вверх дном переворотит.

      И я начал ловить Яшку. Я к буфету – он на печь. Я его оттуда щёткой – он прыг на часы. Качнулись часы и стали. А Яшка уже на занавесках качается. Оттуда – на картину – картина покосилась, – я боялся, что Яшка кинется на висячую лампу.

      Но тут уже все собрались и стали гоняться за Яшкой. В него кидали мячиком, катушками, спичками и наконец загнали в угол.

      Яшка прижался к стене, оскалился и защёлкал языком – пугать начал. Но его накрыли шерстяным платком и завернули, запутали.

      Яшка барахтался, кричал, но его скоро укрутили так, что осталась торчать одна голова. Он вертел головой, хлопал глазами, и казалось, сейчас заплачет от обиды.

      Не пеленать же обезьяну каждый раз на ночь! Отец сказал:

      – Привязать. За жилет и к ножке, к столу.

      Я принёс верёвку, нащупал у Яшки на спине пуговицу, продел верёвку в петлю и крепко завязал. Жилет у Яшки на спине застёгивался на три пуговки. Потом я поднёс Яшку, как он был, закутанного, к столу, привязал верёвку к ножке и только тогда размотал платок.

      Ух, как он начал скакать! Но где ему порвать верёвку! Он покричал, позлился и сел печально на полу.

      Я достал из буфета сахару и дал Яшке. Он схватил чёрной лапочкой кусок, заткнул за щёку. От этого вся мордочка у него скривилась.

      Я попросил у Яшки лапу. Он протянул мне свою ручку.

      Тут я рассмотрел, какие на ней хорошенькие чёрные ноготки. Игрушечная живая ручка! Я стал гладить лапку и думаю: совсем как ребёночек. И пощекотал ему ладошку. А ребёночек-то как дёрнет лапку – раз – и меня по щеке. Я и мигнуть не успел, а он надавал мне оплеух и прыг под стол. Сел и скалится.