Новые туфли хочется всегда. Лина Дорош

Посмотрел на меня. На глаза у него навернулись слезы. Он их не заметил. Еще секунды его взгляд отсутствовал. Наконец, «вернулся», сфокусировался на мне, и он даже сказал:

      – Прости меня…

      – А как же «эти мои дурные гены»?

      – Прости меня, я тебя прошу…

      Я пошла в свои закрома, отыскала там старые записки, фотографии, диктофонные записи и принесла их твоему отцу.

      – Ты прав, дорогой, дурные они или нет, но и мои гены в нашем сыне есть.

      – Прости, пожалуйста!

      – Не перебивай! Ты прав в том, что мы кое-чего дождались, и хватит прятать голову в песок. У нашего сына перепуталось что-то в голове. И я, и ты понимаем почему. Он, как и мы в свое время, ищет себя и не ищет одновременно. Мы для него пример, идеал, который существует неизменно, и всегда был именно таковым. Кому, как не нам, рассказать ему, что это не так, точнее, не совсем так, как он думает. Идиллия – это всегда труд. Наши отношения – тоже труд. Не приведи Господи, какой! Но без него, видимо, ничего бы не получилось.

      – Без Господа? – уточнил папа.

      – Без труда! Ты о чем?! – я готова была взорваться, но потом поняла, чему противоречу, и мгновенно остыла, – и без Господа, конечно, тоже ничего бы у нас не получилось. Но сейчас не путай меня, пожалуйста! Мы должны объяснить нашему сыну, что бзики есть не только у других, но и у нас с тобой – стало быть, надо терпимее относиться к другим людям.

      – Ко всем? А можно к лысым оставаться крайне нетерпимым? – голос твоего отца звучал уже совершенно невозмутимо.

      – Это еще почему? И причем здесь лысые? – отец всегда умел поддерживать в моем голосе постоянную температуру кипения.

      – У нас с тобой лысины нет – значит, к лысым наш сын терпимо относиться не должен. Если следовать твоей логике.

      – Моей логике?! Спасибо, но только за то, что не сказал о бзиках, что они – мои.

      – Пожалуйста. Просто мои бзики не так заметны. Но не менее ценны.

      Я решила сравнять счет за «лысых» и, копируя отцову невозмутимость, предложила:

      – Потанцуем? Рок-н-ролл.

      В глазах папы я прочла, что отомщена. Я никогда не использовала этот запрещенный болевой прием, но и он никогда мне не говорил о моих дурных генах, бзиках и неприязни к лысым. Последнее оказалось особенно обидным, потому что было клеветой. Папа понял, что перестарался. Невольно. Но сильно. Он переменился в лице. Перестал шутить. В общем, собрался.

      – Позже – обязательно. А сейчас расскажи мне, как именно ты собираешься помочь сыну, – он сказал это тоном человека, не способного к выпадам в вопросе нетерпимости к лысым.

      Я посмотрела на свой горе-архив и поняла, что в таком виде он – не помощь тебе, сын, а наказание. Поэтому сказала:

      – А может, он сам разберется в моих записях? У нас вырос умный мальчик.

      Я надеялась, что твой отец освободит меня от труда по упорядочиванию архива, например, взяв эту почетную обязанность на себя, но папа тоже успел адекватно оценить объем предстоящей работы.

      – Наташа, напиши нормальный дневник! –