Вернись в прошлое и убей его. Александр Александрович Шабанов

меня наложен государственный долг самоизоляции, то есть общественный транспорт для меня вообще запрещён. Ведь я генетически заразный. Государство обязалось меня максимально изолировать от остальных незаразных граждан. Я должен передвигаться своим ходом: или пешком, или на личном транспорте, да хоть велосипеде. Я – ходячая зараза. Но велосипеда или машины у меня нет, как, впрочем, и денег – во всяком случае, не на поддержку бизнесов скутер, кар и т.д. шеринга.

      Ко всем прочим бедам, охватившим наше государство в виде неэпидемной эпидемии, я, в добавок ко всему, ещё нахожусь под следствием. За промышленный шпионаж и продажу гостайны врагам родины, за что полагается высшая мера наказания без права обжалования. А я сейчас еду из следственного комитета. В голове невольно прокручивается только что состоявшаяся беседа со следователем.

      – Вот, ознакомьтесь, – передо мной ложится прозрачный плашнетник, в котором тут же загорается светло-зелёными буквами на чёрном фоне текст, перемежающийся видеовставками.

      – Умышленно увёл параметр 112 и передал секретную часть программы в пользу компании Zed, каковая компания принадлежит к государству злейших врагов нашей родины, – слышу, и у меня начинают предательски дрожать пальцы.

      Демонстрация сверхспособностей следственного комитета продолжается. В углу под потолком загорается медуза, то есть видеоэкран большой мощности. Камера ночного видения показывает силуэт, подкрадывающийся к компьютеру, потом крупным планом кнопка «Старт», и расплывающийся, но тут же фиксирующийся на видеокартинке палец, помедлив, нажимает на кнопку.

      – Узнаёте? Признаёте ли? Это ваша рука? Ваш палец? – спрашивает следователь.

      Молчу.

      – Ну, как хотите. Термоотпечатки мы всё равно сняли. Так же, как и ваша тепловая голограмма совпадает с зафиксированной датчиками.

      Далее следуют канцелярские подробности, а затем звучит:

      – По совокупности совершенных деяний вы подлежите аннигиляции, – слышу голос следователя, и меня пробивает холодный пот. Служака внимательно смотрит и привычно улыбается:

      – Подумайте пока на досуге. Завтра у меня к вам будет ещё один разговор. А сейчас можете идти.

      Очухиваюсь от окатившего меня чужого запаха, то ли изо рта, а то ли от тела. Я – по-прежнему в автобусе, выныриваю из воспоминаний, состоявшегося пару часов назад. Общественный транспорт есть общественный транспорт, меня кто-то грубо толкает в плечо:

      –Встал в проходе. Пройти не даёт, – толстая тётка с сумками, полными пространственных спектрограмм биткоинов, тежело дыша, протискивается в отворившуюся дверь остановившегося на остановке автобуса. Есть же люди, верящие в эту надуваловку, хотя давным-давно понятно, что биткоин-майнинг ничем не отличается от казино, где игроки нужны как тупая биомасса для выкачивания у них денег из карманов.

      Если бы убежать от следователя, от всего этого говна, но я не могу. Не только потому, что в цифровом государстве чипец хрен куда убежит, а мы все здесь чипцы. Государственного контрольрегистратора не проведёшь, не обманешь, это не в автобусе надуть муниципальную дигитал-дешевку чипофиксатора и проехать зайцем, государственный регистратор вместе со своей командой супер-пупер специалистов видит нас всех со спутников и шныряющих надо всем государством дронов, своей супердорогой системой обозревая наши перемещения через тепловые голограммы, автоматически посылаемые чипами у нас в головах. Но дело, как я сказал, не в этом.

      У меня есть одна маленькая, большая тайна. И именно ради неё я сейчас и еду. И именно из-за неё я и пошёл на преступление. Мне нужны деньги. Много денег. Ведь у меня есть то, о чём никто не знает. У меня есть дочь. И она смертельно больна.

      А я – я принадлежу к генетически нецелесообразному материалу. И, похоже, меня точно аннигилируют. Превращусь в этот серый, гадкий воздух вокруг в душном городе, небо над небоскрёбами, которое похоже на голубое брюхо змеи. Люди из моей страты не имеют право иметь детей. Да я, собственно говоря, и бездетный. Потому что мне удалось обмануть систему. Потому что официально у меня никого нет. А чего не видит система, того и нет.

      Больница

      Больница выполнена в стиле ретро а ля назад в прошлое, корпуса, как делали ещё в неизвестно каком веке в духе функционального минимализма, только крыши и стены поверху утыканы антеннами 10G. Робот на входе рядом с вертушкой заграждает путь метеллической лапой. Набираю на лапе цифровой код пропуска, и прохожу внутрь. К счастью, частные клиники вне всеобъемлющей государственной системы слежения. А, может, госсистема меня видит, но исходя из своих соображений со мной пока что тупо играется, как кошка с мышью, хотя я нарушаю обязательство самоизоляции и запрет находиться нигде, кроме дома. Если поймают, мои шансы на аннигиляцию невероятно возрастут. О плохом лучше не думать. Я живу, двигаюсь? Ну, и ОК!

      Над корпусом написано: «Санаторий», – как у нас это часто бывает, ложь, здесь лежат смертельно больные, и, если бы не регулярные вливания уворованных мной денег, дочь была бы уже на небесах. Она живёт одна в комнате. Она мне благодарна за такую возможность одиночества. Её большие