Комар живет, пока поет. Валерий Попов

ласка идет!

      – На помойке нашел! – зачем-то сообщил я, как бы намекая на награду, разумеется, чисто платоническую. Это уже, по нашим понятиям, перебор, моральная распущенность, перехлест эмоций. Такое не принято у нас.

      – Значит, помойку не убирают! – сварливо произнес он. И, схватив вдруг лист, прицепленный к абажуру, безжалостно оторвал его, поднес вплотную у глазам и отчаянно сморщился. Что означает у него крайнюю степень сосредоточения.

      – …кто эту чушь написал? – он сунул лист мне под нос. Текст сугубо научный. Я этого не писал. Стало быть… но он уже и сам догадался.

      – Да-а… – произнес он. – Теперь я уже всё по-новому понимаю.

      Это радует, безусловно. Но не означает, наверное, что надо лампы портить – причем собственного изготовления! Я пытался скрепкой прицепить лист на место… отваливается. А-а! Пускай! Мне-то какое дело? Тем более – он вдруг забыл про меня, но зато стал задумчиво и сосредоточенно раскачиваться на стуле. Сейчас встанет и куда-то пойдет, ни на что не взирая.

      – Отец!

      С отрешенной и даже блаженной улыбкой раскачивается – мысли о предстоящем загадочном маршруте затмевают всё!

      – Отец!

      На этот раз услышал меня и даже посмотрел с интересом – но интерес этот, как выяснилось, относился не ко мне.

      – Ты мне вот что скажи, – ласково взял меня за локоть, улыбнулся прелестной своей, как бы виноватой улыбкой. – Ты видел колья мои? – глядел на меня прям-таки страстно! В прошлом году навыдергал кольев из ограды заброшенного детсада и вокруг чахлых своих сосенок навтыкал. Сосенок не видел никто, но колья все увидели и с вопросами кинулись ко мне: «Что это?» – «А то… чтобы вы здесь не ходили!» Примерно так приходилось отвечать. Поскольку сосенок никто не видел, да и увидеть их трудно было, обиделись все. Теперь сожгли его колья, видимо. Но не со зла, я думаю, – для тепла. Как бы ему объяснить всё поделикатней?

      – Отец!.. Ты, наверное, думаешь, что ты один здесь живешь. Но ты ведь не один здесь живешь! Понял? У людей тут свои дела!

      Обиженное сопение в ответ. То есть получается, что я в равнодушии к людям обвиняю его… по советским меркам – это кошмар!.. Но «равнодушие» – это еще сказано мягко!

      – Учитывай людей! Всё-таки эти колья твои… никого не радуют!

      Протяжно зевнул в ответ и демонстративно отвернулся! Вот так! «Еще на всякую ерундистику время терять!» Но тут уже я завелся.

      – Отец! Скажи… ты вот знаешь кого по имени, кто тут рядом с нами живет? Или тебе это глубоко неинтересно?

      Зевок. И взгляд вдаль, с надеждой: может, кто поинтереснее подойдет?

      – Ну что ты за человек! – я воскликнул.

      – Ну… что я за человек? – он поднял наконец-то глаза, улыбнулся прелестной своей улыбкой… задело чуток?

      – Сказать?

      В этот день отчаяния – или, может, усталости – не сдерживаться, наконец дать себе волю и сказать? Что это даст? Мне – и ему? Поздновато уже его воспитывать. Только расстрою. А впрочем – пусть расширит свой кругозор. Говорит же, что всегда надо учиться, и чем шире круг света,