Foxy. Год лисицы. Анна Михальская

зданием метро «Университет».

      Время снова пропадает, бесконечный эскалатор выносит меня на поверхность земли, на свет солнца, и я вижу золотой купол. За ним река, а влево, вверх по течению, скрытый темным кирпичным зданием с изразцовыми фризами – где-то за ним старый четырехэтажный дом, а там, на задней лестнице, сквозняк покачивал белую лошадь, голуби всплескивали розовыми от солнца крыльями, а я ждала и любила, страдала и надеялась. И прощала.

      Я подняла глаза к главе храма. На темной позолоте лежали багровые отсветы. «Господи! – подумала я. – Ты видишь, что мне нужно. И как нужно. Прости меня, грешную. Благодарю Тебя». – Смахнув слезы, я повернула и пошла от метро вверх по Волхонке.

      Серый гранит музея – столбы ограды, ступени, колонны портика – искрились инеем. Голова кружилась от сверкания иглистых лучей. От счастья.

      В зале свет казался холодным. Но золото фаюмских портретов согревало, и под теплым взглядом прекрасных загадочных очей нельзя было ни скрывать, ни лукавить.

      – Ты думала обо мне хоть иногда? Вспоминала? Ведь двадцать лет… Не может быть, чтоб никогда. Чтобы ни разу…

      – Вспоминала? Думала? Нет.

      – Нет?? Врешь.

      – Ну, может быть. Вспоминала, да, но – только на миг. Не больше. И никогда не думала. Нет, я о тебе никогда не думала.

      – Неужели за все двадцать лет – ни разу? Нет, не может быть.

      – Может.

      – Не верю.

      Темные очи фаюмского юноши смотрели так мягко, так нежно – сквозь меня, в даль времен… И я вспомнила. Или мне показалось? Нет, память внезапно открылась этому тихому теплому взгляду. Я вспомнила свои сны – один и тот же сон, чуть не каждую ночь, все годы.

      – Поверь мне, – сказала я, сама себе еще не веря, – я и вправду не думала о тебе никогда – но знаешь, почему? Я только сейчас поняла. Вспомнила.

      – Ну?

      – Потому что видела сны. Я видела тебя во сне.

      – Да что ты? Быть не может! Часто?

      – Очень часто. Очень.

      – А что ты видела? Что? Почему ты молчишь?

      – Ну…

      – Нет, скажи! Что я там делал, в твоих снах, да еще часто? Кстати, как часто? Ну, примерно? Раз в год? В месяц?

      – Не знаю… Чаще…

      – Ну и что я делал? Ты уверена, что это был я?

      – Уверена. Да.

      – Почему? – Его щека почти касалась моей, я чувствовала на своих губах его дыхание. – Почему ты так уверена?

      – Потому что во сне ты меня любил.

      Я подняла наконец глаза. Он смотрел весело и сосредоточенно. Теперь я вспоминаю, где видела похожий взгляд. На даче, у соседей, кошка играла с полузадушенным мышонком.

      Теплый взор фаюмского юноши, загадочный и печальный, ласкал меня. Жалел обо мне.

      – Знаешь, – сказал Мергень, – пойдем отсюда. – Я не могу, когда на нас так смотрят.

      За высоким окном музея серели ранние зимние сумерки.

      В кафе на углу Гоголевского бульвара, рядом с желтой аркой «Кропоткинской», было почти темно.

      – Ты не поверишь, – сказал он. – Но я тоже должен рассказать тебе