Полукровка. Елена Чижова

робости подергивала Панькины веки. Ее глаза были пусты.

      Сидя за маминой спиной, Маша прислушивалась: мама с Панькой обсуждали кухонные дела: картошка начищена, осталось только поставить. Это надо сделать сразу. А потом заправить салаты и – все остальное.

      Стол накрыли в родительской комнате. Отец откупоривал бутылки, мама с Панькой носили полные тарелки. Татка крутилась под ногами – помогать.

      Подойдя к окну, Маша приподняла штору. Бумажка, забытая на подоконнике, хрустнула под рукой. Маминым праздничным почерком на ней были написаны закуски. «Праздник, конечно, праздник», – она усмехнулась и сунула в карман.

      Во главе стола стояла пустая тарелка, а рядом – полная рюмка, накрытая куском хлеба. Мама объяснила: так надо. Это прибор для покойницы.

      На место, занятое умершей Фроськой, Маша старалась не смотреть.

      Отец поднялся и заговорил о земле, которая должна стать пухом. Мама сказала: «До дна, до дна». Панька выпила и отставила пустую рюмку.

      Маше показалось: Панька ест с удовольствием. Во всяком случае, пьет наравне с мужиками. Руки, скрюченные вечной стиркой, цепко держали рюмку. Поднося ко рту, Панька облизывала край. Темный румянец проступал сквозь морщины. Маша смотрела и отводила глаза.

      Что-то новое пробивалось в Панькиных чертах, словно смерть, изменившая лицо покойной, коснулась и ее дочери. С каждой минутой Маша все больше убеждалась в том, что Панька молодеет на глазах. Материнская смерть разглаживала ее морщины, пьяным весельем наливала глаза. Прежде словно подернутые пеплом, они живо перебегали с одного с другого.

      – Ничего, – отец налил по последней, – как-нибудь проживем.

      Панька вспыхнула и закивала согласно.

      За чаем Иосиф рассказывал институтскую историю, и пьяненькая Панька прислушивалась весело и внимательно, словно понимая.

      – Кстати, – Иосиф обернулся к Маше, – красивые цветы. А я, дурак, вчера еще думал, а потом – забыл… – он покачал головой и посмотрел на Паньку сокрушенно.

      – Да, правда, – мама вспомнила. – Где ты их взяла? Я смотрела, бабок-то вроде не было…

      Покосившись на пустую тарелку, за которой сидела мертвая Фроська, Маша поглядела в Панькины молодеющие глаза:

      – Из урны. Одна женщина опоздала и оставила. Сунула в урну. А я подобрала.

      – Как-как? – отец замер.

      Панька хлопала пьяненькими глазами.

      – А что? Разве вы, баба Паня, никогда не подбирали чужого?

      – Машенька, как же ты?.. О, господи… – мама поднесла пальцы к губам.

      – Мария, неужели… – отец замолчал, не договорив.

      Родители обращались к ней как к маленькой. Снова взялись воспитывать.

      – Ага, – Маша кивнула. – Вы еще вспомните про десять заповедей. Как там?.. Не произноси ложного свидетельства. Да, вот еще: не укради. Звучит заманчиво. Только, если я, конечно, не путаю, Моисей получил их после египетского плена. А не в процессе, – она посмотрела на Иосифа.

      Брат сидел, опустив голову.