Одержимый. Шарлотта Физерстоун

груди.

      – Мне не нужно ничего, чтобы расслабить свое сознание, благодарю. Да и тебе тоже, – принялся читать нотации Броутон. – Слушай-ка, а тебе уже не достаточно? – спросил он, и в его голосе вдруг послышалось беспокойство. – Ты выглядишь так, будто вот-вот уснешь.

      – Не-а, – улыбнулся Линдсей, чувствуя себя обмякшим и расслабленным. Он мог уснуть, прямо в объятиях Анаис – собственно говоря, он так и сделает сегодня ночью, сразу после того, как хорошенько позанимается с ней любовью. Этой ночью он собирался пригласить ее домой – на диван, заваленный подушками. Он похитил бы ее, свою одалиску, и забрал в свой гарем. Он собирался раздевать ее, ласкать языком, жадно поглощать ее долгими часами.

      Линдсей планировал все это с ней, своей возлюбленной, своей второй половинкой, ожидая ее и того момента, когда сделает ей предложение – это будет нечто запоминающееся, особенное. Линдсей представлял, как будет держать Анаис в своих объятиях – изнуренную ласками, обессилевшую после страстной разрядки. Он воображал, как склоняется над любимой и нежно целует ее, предлагая руку и сердце. Но эта блаженная картина тут же сменилась ярким ощущением погружения в ее мягкое, распахнутое, ждущее, чтобы им овладели, тело. Линдсей уже видел себя, толчками продвигающегося глубоко внутрь, властно заявляя права на Анаис и наблюдая, как ее губы приоткрылись от блаженства. Он снова погрузился бы в нее и прошептал свое предложение. «Да, определенно, это должно произойти именно так», – подумал Линдсей, и эти мысли заставили его член томительно напрячься. Он сделает предложение, пронзив Анаис своим мужским естеством, в тот самый момент, когда она будет дрожать от оргазма. И когда он выплеснет в нее свое семя, она судорожным, охрипшим от страсти голосом согласится стать его женой.

      – Милорды? – позвал ласковый женский голос.

      – Нет-нет, благодарю вас, – пробормотал Броутон, в напряжении замирая на соседней подушке.

      Линдсей открыл один глаз и бросил взгляд вниз, на пару кремового цвета грудей, вываливавшихся из лифа украшенного бисером – лифа гурии, подумал он, заметив золотистое мерцание шелковой тесьмы, обрамляющей этот тесно обтягивающий бюст лиф.

      – Попробуй это, Реберн, дружище! Турецкое лакомство, – усмехнулся Уоллингфорд с другого конца комнаты, когда его вечернее развлечение скользнуло тонкой ручкой вниз, к застежке брюк графа.

      Линдсей открыл другой глаз и увидел, что гурия держит перед ним серебряный поднос. Взглянув в глаза наложнице, он увидел, как ярко те блестят. Линдсей видел эти глаза прежде, но никак не мог вспомнить где.

      – Ну же, Реберн, – продолжал язвительно посмеиваться Уоллингфорд. – Попробуй кусочек! У греков есть их знаменитые виноградные листья, у турок – их «губы красавицы».

      Безразлично пожав плечами, Линдсей потянулся к лежавшему на подносе бледно-желтому кружку в форме губ, напоминавшему маковый пирог.

      – Думаю, вам больше придется по душе красный, – обольстительно промурлыкала