Гора. Алексей Варламов

цвета хвои глаза, смотревшие теперь немного смущенно.

      – …умница и книгочей, идеалист, борец с браконьерами и лучший защитник Байкала.

      – Не говори ерунды, – сказал парень и снова уткнулся в книгу.

      – Дед, – не останавливался Одоевский, – в конце концов, это просто неприлично. Вы представить себе не можете, как он перепугался, когда узнал, что к нам пожалует дама. Одичал-с в тайге.

      – Угу, – пробормотала Катя, – бурхан.

      Через полчаса она чувствовала себя в этой избушке лучше, чем дома. Одоевский, хоть и довольно плохонько, играл на гитаре и пел тенорком жалостливые песни о бродягах, туристах и белых офицерах. Дедов сидел набычившись, и ей жутко нравилось дразнить их обоих взглядами, кокетничать и шалить. Водился за Катенькой этот милый грех, но выходило у нее всегда так невинно, что никто на нее не обижался.

      Наконец пришло время прощаться. Одоевский, уже с трудом сохраняя непринужденность, спросил:

      – А тебя там не обижают, моя пери?

      – Вот еще, – повела она плечиком, – я сама кого хочешь обижу. Да и есть у меня защитник.

      – Вовчик, что ли? – расхохотался москвич.

      – Да нет. Буранов. – И она заметила, что они оба нахмурились. – У него, кстати, и книг много, – сказала Катя, обращаясь уже к одному Дедову, – хочешь, я для тебя что-нибудь попрошу.

      – Не хочу.

      Обратно ее вез Одоевский. На полдороге мотор заглох и дальше шли на веслах. Катя рассеянно отвечала на вопросы бодрившегося гребца и с ужасом смотрела на море. Никогда она не казалась себе такой беззащитной. Чтобы срезать расстояние между двумя мысами, они плыли довольно далеко от берега, и страшно было подумать, что под ними такая же глубина, как темная гора на берегу. А лодка, казалось, стояла на месте. Одоевский кряхтел, чертыхался, грести было неудобно, и легкий ветерок, дувший с берега, отгонял их в открытое море. После полуночи он успокоился, и через два часа лодка ткнулась в гальку.

      Наутро она проснулась влюбленной. Она сама не знала, в кого именно влюбилась, но ей нравилось все – тихое море, теплые доски на крыльце, мягкий южный ветер култук и редкие причудливые облака, зависшие над горою. Даже Курлов не казался ей в то утро таким противным. Он ходил прибитый и печальный, и не умевшая ни на кого долго сердиться Катя решила, что ему надо отпустить грехи.

      Ее обидчик удил рыбу в той самой фетровой шляпе и был похож на не полностью утратившего достоинства бича.

      – Здравствуйте, Владимир Игнатьевич, – налетела на него Катя со спины.

      Курлов пробурчал что-то нечленораздельное.

      – Да что ж вы на меня и не смотрите-то?

      – А че мне на тебя смотреть?

      Он дернул удочку и стал крутить катушку, но согнувшееся было удилище внезапно обмякло, и Курлов вытащил пустой крючок.

      – Черт! – прошипел он недовольно.

      – Так это вы нас, значит, всех рыбой кормите?

      – Угу, – он наконец скосил на нее мутноватые глазки, – глупая ты до чего ж!

      – Ну вот! – огорчилась она.

      Не слушая ее сетований,