Возвращение. Светлана Вяткина

Брусилова, мол, чем мы хуже. Другие призывали рвануть на Кубань – к Корнилову. Украинские националисты заявили, что формируются воинские части Центральной Рады, куда они и поступят. Договориться было невозможно.

      Назаров сидел на подоконнике и в общей перепалке не участвовал. К нему подошел Калиныч:

      – Айда с нами в Москву, Юрь Николаич! В новую армию. Повысим вас в звании, да опять воевать станем, только не за батюшку-царя, а за новую власть. Как вам такое предложение?

      Назаров лишь усмехнулся.

      Калиныч прищурился:

      – В Москву, стал быть, не хотите. Не на Кубань ли навострились? Можа, к своим потянуло?

      Назаров продолжал курить, не обращая внимания на задирания однополчанина, который теперь вполне мог оказаться его врагом.

      – Гляди, барин, не ошибись!

      Калиныч нарочно назвал его «барином» – подчеркнул ненадежность Назарова, но Юрий плевать хотел на угрозы. Он знал, что не пойдет за подобными Калинычу горлопанами.

      Споры продолжались, но комбриг Петров разом закрыл собрание:

      – Мы все равно не договоримся, товарищи офицеры. Пусть каждый поступает согласно своей совести.

      С тем и разошлись.

      Снова приходилось выбирать. Ехать на Север – значит, участвовать в гражданской войне. На юге – то же самое. Оставаться на Украине и служить сепаратистам под командованием немцев Юрий считал позором. Не зная, что предпринять и куда податься, он бесцельно слонялся по пыльным улицам Каменец-Подольска. Когда проголодался, ноги привели его в харчевню на окраине города. В центральных ресторанах пировали победители.

      За одним из столиков сидел давний знакомый Самуил Рубинчик. Увидев Юрия, он приветливо помахал ему. Назаров обрадовался: Рубинчик ему нравился.

      Хозяйка харчевни, толстая еврейка в засаленном переднике, подала им обед.

      – Что думаете делать, Назаров? – спросил Рубинчик.

      – Еще не решил. Хандра напала.

      – Таки довоевались! А я, дурак, добровольцем пошел, лез из кожи, чтобы заслужить двух «георгиев», хотел с их помощью избавиться от черты оседлости. Кто знал, что евреи смастырят революцию и мои подвиги обесценятся как царские карбованцы. Курам на смех теперь мои цацки.

      – Почему же курам на смех?

      – Так большевики ж отменили черту оседлости. Все евреи, даже не георгиевские кавалеры, могут жить где угодно. Юмор в том, что я попал в заколдованный круг: куда ни сунься – везде заставляют воевать. А какой мне интерес воевать? Почему Самуил Рубинчик должен вечно воевать? Они думают, что я Александр Македонский или Наполеон?

      – Не верю, Рубинчик, что вы не видите выхода из этой ситуации.

      – И вы совершенно правы, Назаров. Не жаловаться же на прачечную, если у соседа грязные кальсоны. Нет такой ситуации, из которой Рубинчик не извлечет удовольствия. Скажу вам по секрету: есть идея!

      Рубинчик подмигнул Юрию и закурил. Он определенно вызывал симпатию своим оптимизмом и тем, с каким наплевательством