Везунчик. Виктор Бычков

Лосевым сразу после того медицинского осмотра в военкомате, когда Антона комиссовали, выписали «белый билет». Почему – то именно Ленька сразу не поверил в его болячки, и все донимал и донимал своими расспросами.

      – Поделись опытом, – с загадочной улыбкой на лице заговорил с Антоном тогда Леня. – Как такое могло случиться, что ты вдруг заболел? Еще вчера на тебе можно было землю пахать, а сегодня ты инвалид?

      Антон хорошо помнит, как неловко, неуютно он себя чувствовал от этих вопросов, все боялся, что обман может быть раскрыт не сегодня-завтра, и все то время жил как под наркозом. Именно тогда он возненавидел Леню, и вынашивал не один план мести. Отчего вдруг после этой комиссии сгорел дом деревенской знахарки Дроздовой Сони вместе со своей хозяйкой – не знает ни кто. Но после пожара не один раз ловил на себе испытывающий, загадочный взгляд соседа, от которого бросало в холод. И тогда же почувствовал, что боится Леньки! Стыдно было признаться самому себе, но это так! Ни кого не боялся, а вот своего соседа и ровесника Лосева Леонида он боится! Может, поэтому в лесу под Вишенками дрогнула рука – от страха, хотя расстояние было небольшим, и мог прицелиться наверняка?

      Несколько дней Антон сидел дома, ни куда не выходил, ни с кем не встречался, не разговаривал. Разве что приходил отец Леньки старый Лось, как называли его в деревне. Потерявший правую ногу по самое колено еще в гражданскую войну, он передвигался на самодельном костыле, и работал в колхозе сапожником.

      Михаил Михайлович почти целый час расспрашивал Антона про обстановку в оккупированных селах, что делают жители, как ведет себя немец. Однако парень или отмалчивался, или отвечал общими ни чего не значащими фразами, и понять гостю что-либо было трудно.

      – Ты или слепым шел, – сделал вывод сосед, – или так запугал тебя немец, что ты дар речи потерял?

      – А ты, дядя Миша, не злись, – защищался хозяин. – Мне не до митингов там было, больше думал о том, как спастись, а не опросы проводить.

      – Оно, вроде, верно, – соглашался гость. – Ну, хоть где-то по зубам давали немчуре, не слыхал? – и с надеждой всматривался в Антона. – Не может того быть, чтоб прусак над русским верх взял, не верю! Поговаривают люди, что в городе Бресте до сих пор какую-то крепость немец одолеть не могет, не довелось об этом слышать?

      – Хочь верь, хочь не верь, а только где твои русские сейчас?

      Мамка, вон, тоже не верит, да что толку?

      – Но, но! Что значит – «твои русские»? – Михалыч вскочил со скамейки, застучал костылем по полу. – Наши, наши русские – и твои, и мои! По себе знаю – немец силен воевать, шапками не закидаешь. Однако на русский штык слабоват, кишка тонка – рвется на штыке то! В империалистическую не раз до рукопашной доходило, вроде как откликнется на нее, а потом все равно наши верх брали!

      – А ты силищу их видел, дядя Миша? – стоял на своем Антон. – Танки, самолеты, пушки, машины – так и прут, так и прут! А наши где? Где, я у тебя спрашиваю?

      Гость разводил руками, пожимал плечами, вроде как соглашаясь с Антоном, но