Девять месяцев одного года, или Как Ниночка Ниной Серафимной стала. Нина Курилло

на нее. – Простите?.. Ах, нет, я не беременна… Просто укачало в машине. Знаете, когда сама за рулем, все нормально, а когда водитель…

      – А почему вы не на своей? Боитесь незнакомой дороги?

      – Да нет… Осталась у бывшего мужа… Нет-нет, не подумайте: он бы отдал, я не захотела.

      Странно, меня почему-то не смущают ее бесцеремонные, в сущности, вопросы: что-то в ней есть такое, что позволяет мне с легкостью отвечать. Мне нравится, что меня спрашивают, как…

      – …как к вам обращаться: Нина Серафимовна или просто Нина? Я Юлия Михайловна, но можно Юля. Наверное, я вас ненамного старше: мне тридцать пять.

      – Мне скоро тридцать… Но, наверное, при Варе удобнее по имени отчеству – чтобы не путаться. А где она?

      Мне уже лучше, и по мере того, как я прихожу в себя, чувство неловкости нарастает.

      – Она, наверное, ждет нас в гостиной – обедать. Да-да! Вам надо поесть, даже не спорьте! Вы, наверное, много курите?

      – А, вы медик! – догадываюсь я.

      – Ну, я давно не работаю. А так – да. Педиатр.

      – Мам, ну вы где? Есть же хочется! – На пороге холла показалось кресло с загорелой девчонкой с коротко стриженными светлыми волосами.

      Именно кресло: явно дорогое темно-коричневое дерево, сверкающие ободы и спицы колес не вызывают никаких ассоциаций с приспособлениями для инвалидов, а скорее вписываются в один ряд с роллс-ройсами, бентли и всякими гелендвагенами. Легко преодолев порог, девчонка подъехала прямо ко мне.

      – Я Варя. – И протянула мне крепкую загорелую руку.

      На Варе белые шорты и белая майка, ее короткие светло-соломенные волосы с рассыпающимися и добела выгоревшими рваными прядками почти закрывают глаза, так что ей то и дело приходится их сдувать или откидывать со лба заносчивым движением головы. Все это очень идет к породистому загару – такой бывает только у настоящих блондинов. Она совсем не похожа на мать – тоже, вероятно, невысокая – мне сложно, ведь она сидит, определить рост, но шире в кости, да и лепка лица иная: круглое открытое лицо с очень гладкой и очень тугой кожей… Мне почему-то кажется, что такие лица были у красавиц-комсомолок двадцатых годов – спортивных улыбчивых барышень в белых носочках и босоножках. Или нет, скорее так: если мать смахивает на балерину, то Варя – теннисистка.

      – Смотрите, какие у меня дырки в ногах! – она гордо показывает глазами вниз – на свои щиколотки.

      – Прекрати! Нина Серафимовна сейчас упадет в обморок! Пошли есть!

      Стараясь не смотреть вниз, на ее ноги – не дай бог действительно отключиться при виде вделанных в щиколотки спиц, я неуверенно встаю из кресла. Впереди бесшумно едет коляска, за ней шествуем мы.

      – Ванная здесь, – показывает Юлия Михайловна на коридор слева по ходу.

      Как и следовало ожидать, ванная похожа на термы Каракаллы (черт их знает, как они выглядят, эти термы – я в них не была… просто их почему-то часто вспоминал Митя) – много мрамора цвета морской волны, много орнамента и душистого, но