Вечер в вишнёвом саду (сборник). Ирина Муравьева

Николавна, не ждала? – А у самого губы прыгают, все слова – забыл.

      Молчит. Смотрит. Глазоньки мои, незабудки.

      – He узнала меня? Муж твой. Василий Николаич. Что смотришь? – Нашарил в кармане нож. Тут. Куда ему деться? – Рассказывай, Саша, как жила без меня, как…

      Опять все слова вылетели.

      – Вася, – говорит, – уходи от греха, Вася.

      От греха! Все нутро в нем поднялось. От греха! О грехе-то ты бы раньше вспомнила, когда хахалю свою… подкладывала!

      – Ладно, Саша, кто старое помянет…

      Вынул ножик, подошел к ней. Она и не думает прятаться. Стоит, как неживая, только глаза синеют. Попроси меня, попроси, я кому говорю! Са-а-ша! Стоит.

      Поднес ей нож к горлу.

      – Помогите нам, – сказала она и заплакала.

      Под «нам»-то он ее и полоснул.

      Хрустнуло под рукой что-то. Нож вошел глубоко, ровно. Она упала ему на грудь, кровь, как из крана. Подхватил ее, обнял крепко.

      Оба повалились.

* * *

      Бабушка Лариса Владимировна варила клубничное варенье. Кольку заставили читать «Робинзона Крузо». Вслух, с выражением. Мать делала вид, что слушает, а на самом деле не спускала глаз с дороги, по которой отец должен был вернуться из города.

      – Ты так, Вера, в сумасшедший дом попадешь, – поджав губы, сказала бабка и сняла пузырящуюся пену огромной ложкой.

      Мать не ответила. У матери была мигрень, и голову она обмотала серым пуховым платком. Как только отцовская машина подъехала к дому, мать сорвала с головы платок и посмотрелась в зеркало. Отец вошел тяжело, как старик. Лицо – мрачное, небритый.

      – А мы заждались, заждались, – пропела бабка, – я уж говорю: да он сегодня в городе заночует, у него дел-то сколько! А ты приехал!

      – Заночевал бы, – злобно ответил отец, – если бы мне жить давали… А то ведь… – И пошел умываться.

      У Веры задрожал подбородок.

      – Молчи, молчи, – зашипела бабка. – Он – свое, а ты – без внимания. Подите погуляйте, потом спать. Ночная кукушка дневную перекукует…

      Сели ужинать. Молчание висело над столом. Зажгли свет. Черные бабочки с выпуклыми глазами жались к огню, осы, шипя, тонули в варенье.

      Вдруг заскрипела калитка, и рядом с крыльцом появился Петр.

      С того дня, как мать его угощала Кольку яичницей с луком, прошла неделя.

      За эту неделю Петрову мать успели зарезать и похоронить. Колька слышал, как бабушка Лариса говорила об этом с соседкой, и видел, сколько женщин в черных косынках и мужчин в кепках – несмотря на жару – шли к Петрову дому со станции мимо их дачи.

      Дом, где жили Петр и его зарезанная мать, был через три улицы.

      Ни один человек на свете не знал, что Колька успел побывать там в гостях, но, когда четыре дня назад бабка сказала: «Муж убил, сына оставила», он сразу понял, о ком идет речь.

      – Тебе кого, мальчик? – спросила бабка.

      – Мне его, – сказал Петр и кивнул головой на Кольку. – Выйдешь?

      Колька вскочил из-за стола и выбежал.

      – Коля! – крикнула мать Вера. – Ты куда? Кто тебе разрешил?

      – Я,