Наполеоновские войны. Валентина Скляренко

размахом крыльев, с длинной голой шеей и острым клювом; то были, верно, грифы. Они ждали, кто упадет, чтобы наброситься с пронзительным клекотом на добычу. Люди боялись этих ужасных птиц больше, чем неожиданно появлявшихся то здесь, то там на горизонте мамелюков на конях. Напрягая последние силы, солдаты старались не отрываться от колонны. И все-таки обессилевшие падали, и тогда уходящие слышали за своей спиной резкий гортанный клекот птиц-чудовищ, слетавшихся на страшную тризну. Армия таяла от чумы, от губительной жары, от переутомления. Более трети ее состава погибло».

      Но эти мучения были ничто в сравнении с тем, что пришлось испытать раненым и больным. Сохранилось немало свидетельств того, что Наполеон приказал оставить безнадежно больных чумой и дать им сильные дозы опиума. Впоследствии и сам главнокомандующий подтвердил этот факт, правда, не называя количество этих обреченных: «В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело – лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: “Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца”».

      А вот как вспоминал Бонапарт об этих событиях, будучи уже затворником на острове Святой Елены: «…у меня было сто человек, безнадежно больных чумой: ежели бы я их оставил, то их всех перерезали бы турки, и я спросил у врача Деженетта, нельзя ли дать им опиум для облегчения страданий: он возразил, что его долг только лечить, и раненые были оставлены. Как я и предполагал, через несколько часов все они были перерезаны». Главнокомандующий считал, что такое решение было продиктовано тогдашним положением. Своеобразной попыткой морально оправдаться можно считать его слова, сказанные уже по возвращении во Францию: «В таких обстоятельствах я приказал бы отравить собственного сына».

      Что касается судьбы раненых, то мнения здесь противоречивы. Так один из участников похода (по видимости, Бурьенн) вспоминал: «Я видел, что сбрасывали с носилок изувеченных офицеров, коих приказано было нести и которые даже заплатили за этот труд деньги. Я видел, что покидали в степи