Полуночный панда. Холли Вебб

размышлял, действительно ли медведь в комнате ему приснился. Это было совсем не похоже на сон – мальчик почти не сомневался, что проснулся. Он же ещё посмотрел на часы и решил, что стрелки не движутся. Мысли его текли медленно – ведь он почти не сомкнул глаз прошлой ночью и страшно не выспался, голова бурлила, как кастрюля с кашей. И всё же он ответил на собственный вопрос, и ответ ему не понравился.

      Джеймс прекрасно понимал, что медведь никак не мог быть настоящим. Ни одного зоопарка поблизости – пожалуй, ни одного ближе Лондона. Цирк к ним тоже не приезжал – он не видел ни единой афиши. Да и в цирках теперь не бывает медведей, потому что это слишком жестоко. В целом Джеймс был с этим согласен, но в тот момент совсем не чувствовал себя защитником прав медведей.

      Итак, медведь ненастоящий.

      От этого вывода Джеймсу ничуть не стало веселей. Потому что если к нему в комнату не пробирался настоящий живой медведь – значит, это был мёртвый медведь. Или даже никогда не живший. Такой медведь-призрак. Чудовище вроде тех, что не раз чудились ему в темноте и возились у него под кроватью. Только хуже. И страшнее. Те не имели облика – они были просто ТЕМНОТОЙ. Но медведь выглядел в точности как медведь. От одной мысли об этом по спине бежали мурашки.

      Конечно, на игровой площадке, залитой ярким солнцем, было куда спокойней – но и только. А что же будет ночью, когда вокруг станет темно, вскоре после того, как его отправят в кровать? А если он не успеет нырнуть в спасительные объятия сна? И где медведь прячется сейчас? Может, поселился за шкафом? Там, должно быть, уютно и сумрачно даже днём, а медведю-кошмару легко втиснуться в щёлку, в которую его обычному собрату даже не заглянуть.

      Значит, он точно вернётся.

      Утром, проснувшись целым и невредимым и убедившись, что рядом никого нет, Джеймс обрадовался, но это ничего не значило. Когда мама пришла его будить, солнце уже прокралось в комнату через щель под занавесками, и медведь шмыгнул в своё дневное логово. Как только настанет ночь и мир окутает тьма, он выберется оттуда и примется точить когти о боковую стенку шкафа. Джеймс невольно вздрогнул.

      – С чего ты взял? – сердито шепнул он сам себе. – Заткнись уже!

      – Я? – раздался обиженный голос откуда-то сверху, и Джеймс резко повернулся, ободрав икры о кирпичи стены.

      На травянистом склоне у него за спиной сидела Элиза. Она плела венок из маргариток, но выронила его и теперь внимательно смотрела на Джеймса.

      – Э… Нет, я не тебя имел в виду. Я просто разговаривал сам с собой.

      И сам себе велел заткнуться. Звучит глупее некуда.

      – А, – понимающе кивнула Элиза и снова занялась своими маргаритками. – Я тоже так делаю. Иногда помогает, верно?

      – Что помогает? – непонимающе посмотрел на неё Джеймс.

      – Если я чего-нибудь боюсь… – девочка снова бросила на него короткий взгляд, – то это словно кто-то другой говорит тебе, что всё будет хорошо.

      Элиза поджала губы и не глядя сорвала несколько маргариток. Джеймс видел, что стебельки оказались слишком короткие. Он ждал, что она скажет ещё что-нибудь,