Братство волков. Сергей Соболев

час, когда выпала роса, по боковой аллее парка, заглядывая привычно в урны, обследуя иные углы и закутки на предмет оставленной здесь пустой стеклотары, брел человек в сильно поношенной плащевой куртке с рюкзачком за вислыми плечами.

      Обычное дело – бомж Василий, переночевав в закутке под сценой летнего театрика, взялся спозаранку обследовать свою территорию. В рюкзаке у него позвякивали пивные бутылки. Но их было пока немного – с десяток. Обычно он за этих два или три утренних часа собирает от тридцати до сорока бутылок; денег за сданную в утренний поход стеклотару ему хватало на половинку батона и бутылку самого дешевого крепленого вина…

      Василий, подойдя к скамье, поднял из травы три пустые бутылки. Сунул их уже в пакет, который достал из кармана. Затем направился по той же дорожке, выложенной новенькой, радующей глаз цветной плиткой в сторону мемориала – танк на постаменте находился всего в полусотне шагов.

      Как и любой человек, он думал о своем, о насущном. «Сейчас такая жизнь пошла, – размышлял бомж Вася, – что всяк должен крутиться, выкручиваться, мараковать: как ему перебиться, чтоб не сдохнуть, как ему прожить хотя бы этот один грядущий день». Вот и он, парковый бомж, крутится и «маракует», как только может…

      К мемориалу, устроенному в юго-западной части парка, он наведывается каждое утро. Сюда часто приезжали люди (хотя не так часто все ж, как ему бы того хотелось). Оставляли цветы – у братской могилы, иногда клали их возле танка. Люди покупали гвоздики и розы у «цветочников» на базаре, или в салоне, расположенном неподалеку, или в двух кварталах отсюда, у супермаркета, где тоже торговали цветами. Конечно, на 9 Мая здесь все было выложено цветочным ковром; но и в обычный день, особенно в выходные, здесь можно кое-чем поживиться, если подойти к делу с умом.

      С умом – это отобрать из оставленных за минувшие сутки цветов относительно свежие, «живые». И отнести их к восьми утра в супермаркет, чтобы отдать за небольшое вознаграждение знакомой – и тоже пьющей – даме, которая там торгует привозимым оптовиками цветочным товаром.

      Сам Василий, надо сказать, не сразу решился на такое дело, мешали привитые когда-то моральные принципы. «Но, с другой стороны, – подумал он как-то, решив раз и навсегда для себя эту нравственную проблему, – мертвым цветы уже ни к чему, а он человек живой и нуждающийся…»

      Бомж вдруг остановился как вкопанный. Ошалело помотал патлатой головой, словно хотел прогнать наваждение. Но оно, то, что он принял за наваждение или же глюк сознания, утомленного многодневным пьянством и суровым бытом, не прошло, не исчезло.

      На площадке, куда только что через боковую аллею вышел Василий, он отчетливо увидел… гроб. Он был черного цвета, но не обтянут черной материей, как это практикуется, а окрашен черной маслянистой краской.

      Вася громко икнул. Вытер влажное лицо ладонью, вновь заморгал набрякшими веками… что это еще за диво такое?

      Забыв про цель, которая привела его сюда, к мемориалу (цветы), он думал теперь уже только о том, откуда здесь взялся гроб и что – или кто – может находиться