Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941–1942 гг.. Сергей Яров

нескольких улиц от нечистот. «Всего на это число было трудоспособных 200 человек, но слабых, еле державшихся на ногах людей, опухших от голода», – вспоминает Г.Я. Соколов[606]. Заменить их другими? Других людей нет. Не уберут они нечистоты и трупы, вмерзшие в лед – и весной, после оттепели, начнутся эпидемии.

      Показательно, что первый субботник, назначенный на 8 марта 1942 г., оказался неудачным: мало кто хотел участвовать в нем. Были поэтому быстро приняты жесткие меры. В домохозяйствах состав политорганизаторов «пополнили и обновили», как деликатно выразился сотрудник «Ленинградской правды» А. Блатин, некоторых управхозов сняли с работы, «ответственные работники» начали обход квартир[607]. Всех горожан обязали трудиться на уборке города не менее 2 часов. На улицах их останавливали милиционеры, проверяли повестки, где отмечалось количество времени, потраченного на работу. И не церемонились. «…У кого повесток нет, ставят на лопату. Наша кассирша пошла в банк, оставила повестку в АПУ – ее заставили колоть лед 2 часа», – записывала в дневнике Э.Г. Левина[608]. Конечно, где-то принимались во внимание и медицинские справки, и наличие в семье детей. Но мать Е.П. Ленцман идти на уборку улиц заставили. Еще спускаясь по лестнице, она почувствовала, что совсем обессилела.

      «Мать слегла и больше… не вставала»[609]. И малолетние дети у нее были: «Мальчишки давно не ходили, все язычком во рту крошечки искали»[610].

      Эта жестокость стала обычной. Малейшие попытки учесть только свои интересы, не считаться с другими сразу же безжалостно пресекались, едва лишь были замечены. Нельзя делать вид, что нет иных, более истощенных горожан, нельзя допускать, что они могут и потерпеть. Каждый должен заучить урок: кто не способен остановиться сам, того остановят другие, даже если имеются десятки оправданий. Такова механика упрочения нравственных правил: не увещевание, а запрет, не просьба, а приказ, не попытка понять чужую «правду», а не приемлющий чувствительности резкий отказ. Конечно, и «практические» доводы, оправдывающие жестокость, нередко сопровождались сентиментальными импровизациями, «исповедью горячего сердца» и оскорбительными упреками, хотя, наверное, можно было обойтись и без них. Эмоциональная отповедь колеблющимся – это не упражнение в составлении безупречных логических формул. В ней сказывается весь человек с его порой неприятными привычками, необоснованными подозрениями, мелочными обидами. Тем сильнее и категоричнее отстаивается нравственный канон – но ведь он основан не только на рациональных доводах. Сколь неоспоримыми ни являлись бы аргументы, попробуйте вырвать из рук истощенных детей кусок брюквы, выгоните женщину, чьи дети умирают и которая шатается от слабости, дробить ломом лед, заставьте рабочего, ползающего на четвереньках, работать без устали – и что-то сломается в человеке, который не останавливается ни перед чем.

      Чувство сострадания не является тем инструментом, который можно убрать в футляр и столь же быстро вынуть

606

Соколов Г.Я. Стенографическая запись воспоминаний // Оборона Ленинграда. С. 565.

607

Блатин А. Вечный огонь Ленинграда. С. 280–281.

608

Левина Э.Г. Дневник. С. 158 (Запись 4 апреля 1942 г.). См. также дневник М. Тихомирова: «Уклоняющихся от повинности задерживают милиционеры» (Дневник Миши Тихомирова. С. 58 (Запись 29 марта 1942 г.)).

609

Ленцман Е.П. Воспоминания о войне: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 4 об. Ср. с сообщением заместителя начальника Ленинградского торгового порта о работе по очистке улиц в марте 1942 г.: «Подошла ко мне одна женщина бухгалтер и говорит: „…Я не могу работать, я умру“. – „Ну что ж, все же слабые и работают. Я тоже слаб, но держу кирку, все должны работать“. Я ее не отпустил и она в тот же вечер на работе умерла» (Доживем ли мы до тишины. С. 202).

610

Ленцман (Иванова) Е.П. Воспоминания о войне: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 5 об.