Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941–1942 гг.. Сергей Яров

зло говорит: „Ох, я бы таких…" Смеется, шипит, ругается вся грязная цепочка»[357]. Девушки убежали, но не сразу успокоился «потревоженный муравейник голодных женщин»[358].

      Сюжет рассказа прост и его персонажи, кажется, не избегли и утрировки, лучше обнаружившей их различия. Открытой и понятной мотивации у таких поступков нет. Следствием лишь возрастных и бытовых конфликтов их трудно признать. Это скорее своеобразная форма протеста против нарушений справедливости, смысл которых еще не до конца ясен. Где счастливицам удалось спастись – в другом городе или на расположенной рядом кухне – не так и важно. Возмущает другое: почему кто-то прибег к средствам, не доступным для прочих, и значит, бесспорно, недостойным. Следуя этой логике, можно утверждать, что само благоденствие во время осады – явление аморальное. О справедливости такого мнения говорить сложно, но оно помогало упрочать нравственные правила – и как средство порицания более удачливых, заставлявшее их в какой-то мере оглядываться на испытывавших страдания людей[359], и как прием оправдания тех, кто не готов был признать себя неудачником и кому легче было объяснить свое положение строгим соблюдением моральных заповедей.

      6

      Не стеснялись и не придерживались декоративных приличий. Все обнажено, видно всем, проверяется всеми, поправляется немедленно. Свидетельства разрозненны и фрагментарны, но обнаруживают общие приемы, делавшие справедливость особенно наглядной. Это публичность и тщательность дележа продуктов.

      На глазах у всех делили хлеб в семье, иногда даже с помощью линейки[360]. Д.С. Лихачев вспоминал, как садясь за стол, его дети «ревниво следили, чтобы всем было поровну»[361]. В булочных, в магазинах и других пунктах, где выдавали продукты, контроль со стороны покупателей был еще более строгим и придирчивым. Поводы для этого, и весьма основательные, имелись. В булочной, где пришлось побывать М. Пелевину, «взвешивался хлеб под настороженными голодными взглядами до мельчайших крошек»[362]. О таких же случаях говорили и другие очевидцы блокады. «Ревниво следили при свете коптилок за весами», – вспоминал Д.С. Лихачев[363], и заметим, нередко враждебное внимание к манипуляциям людей, выдававших хлеб, стало обычаем. М.А. Сюткина, бывшая парторгом одного из цехов Кировского завода, описывает, как здесь получали продукты: «Вы представляете, что в комнате! Вот все эти рабочие смотрят. Даже глазам не верят, что это такой кусок хлеба, и причем каждый боится за каждую каплю хлеба»[364].

      Особенно недоверчивыми были посетители столовых. Скрупулезно проверяли вес порций – опасались, что в кашах и супах меньше тех граммов крупы, которые полагались им по продуктовым талонам. Проверяли, кто чем мог, никого и ничего не стесняясь. Это делалось порой грубо, но иного выбора не было: ставкой являлась жизнь. «Кашу взвешивали на весах на тарелочке, а потом перекладывали в другую тарелку, и мы с жадностью смотрели,

357

Кулагин Г.А. Дневник и память. С. 185–186 (Запись датирована апрелем 1942 г.).

358

Там же.

359

См. письмо B.C. Люблинского, работавшего помощником начальника штабаМПВО Куйбышевского района: «…Я оказался соседом за столом с нашим комиссаром… Он сконфузился диспропорцией нашего с ним меню (200 г перловой каши плюс 10 г сливочного масла: 300–350 г той же каши + 30–40 г сливочного масла плюс три хороших куска жареного мяса плюс белый хлеб без нормы) и положил мне на тарелку кусок мяса…» (B.C. Люблинский – А.Д. Люблинской. 7 июля

1942 г. // В память ушедших и во славу живущих. С. 238).

360

Змитриченко А.О. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 92.

361

Лихачев Д.С. Воспоминания. С. 487; см. также: Максимова Т. Воспоминания о ленинградской блокаде. С. 39.

362

Пелевин М. Повесть блокадных дней: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 36. Л. 26.

363

Лихачев Д.С. Воспоминания. С. 471.

364

Цит. по: Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. С. 94.