Аллея всех храбрецов. Станислав Хабаров

Вадим.

      Он знал всё, представлял связи и нюансы и перебрасывал мостки. И вместе с ним шаткое и валкое превращалось в добротную конструкцию, которую при желании можно даже обшить и раскрасить.

      Инспектируемое, уже давным-давно летало, и получалось вроде сказочного «пойди туда, не зная куда», но принеси требуемое и нужное. Вопросов возникала куча. К «сапогам» Мокашов уже отчаялся обращаться, зато к Вадиму – каждые десять минут.

      Вадим обычно сидел у расчётчиц, которых все называли девочками. После техникума они совсем юными пришли в отдел. Они считали ему, а он развлекал их новостями, пил с ними чай, играл в перерыв с ними в домино и был для них открытым окном в мир. Расчётчицы обожали Вадима.

      Их волновали слухи. Говорили, что Мокашов – чуть ли ни родственник министра, и сам Главный опекает его, и что он – ученик Келдыша, решивший какую-то проблему Гильберта и прибыл сюда её внедрить. Поговаривали и об отряде гражданских космонавтов для Марса. На все эти вопросы Вадим отвечал: «чушь». Но не бывает дыма без огня, и Мокашова пристально разглядывали.

      – Вадим Палыч, – появлялся у расчётчиц Мокашов, – можно вас на минуточку?

      – Ещё чего, – откликался Вадим, – чай уже налит и что мне приятней переливать с тобой из пустого в порожнее или чай пить? Нужен, говоришь?

      – Очень.

      – Я всем нужен, – веселил окружающих Вадим, – а ходит ко мне один Мокашов. И почему у всех подчинённые как подчинённые, а на меня прёт сплошной изобретатель.

      – Он что? Он очень бестолковый? – интересовались расчётчицы.

      – До ужаса, – говорил Вадим, – знаете детские игрушки «Я сам», и он хочет всё сам изобрести. Сейчас, снова придёт. Увидите.

      – Вадим Палыч, – появлялся на пороге Мокашов, – извините, ради бога…

      – Товарищи, – объявлял радостно Вадим, – на арене Мокашов. Опять не понял?

      Расчётчицы клонились к машинкам от хохота, а Мокашов в такие моменты просто ненавидел его.

      К «сапогам» теперь редко заглядывали по делу. Забегал стремительный Взоров от проектантов.

      – Коллеги, у меня к вам чисто математический вопрос. «Сапоги» откладывали бумаги.

      – Вы знаете, что такое тонкий немецкий шомпол?

      Игунин взглядывал на Взорова бешеными глазами, а Семёнов только улыбался:

      – Шомпол, простите, для чего?

      – А вас прочистить. Уходить надумали?

      – Помилуйте.

      И Семёнов тащил проектанта в коридор, где разговор продолжался так же загадочно и необыкновенно. Из-за двери доносились отдельные слова. «Коллега, я вам представлю подробнейший меморандум… Однажды дважды…» Игунин затыкал уши, а Мокашов жадно вслушивался. Но «сапоги» не собирались посвящать его в свои тайны. По возвращению в комнату начинался нормальный разговор.

      – Коллега, у вас просматривается суточный вариант?

      – Суточный, – повторял Семёнов, – это, простите, щи суточные бывают.

      – Бывают, – охотно соглашался Взоров, – так как?

      – Нет,