Я – выкидыш Станиславского. Фаина Раневская

Не грязь,

      А сукровица поползла по скатам.

      Под талым снегом обнажались кости.

      Подснежники мерцали точно свечи.

      Фиалки пахли гнилью. Ландыш – тленьем.

      Стволы дерев, обглоданных конями

      Голодными, торчали непристойно,

      Как ноги трупов. Листья и трава

      Казались красными. А зелень злаков

      Была опалена огнем и гноем.

      Лицо природы искажалось гневом

      И ужасом.

      А души вырванных

      Насильственно из жизни вились в ветре,

      Носились по дорогам в пыльных вихрях,

      Безумили живых могильным хмелем

      Неизжитых страстей, неутоленной жизни,

      Плодили мщенье, панику, заразу…

      Зима в тот год была Страстной неделей,

      И красный май сплелся с кровавой Пасхой,

      Но в ту весну Христос не воскресал.

      И это стихотворение написал тот бывший сибарит и весельчак, что в 1902 году встречал весну такими вот строками:

      Как мне близок и понятен

      Этот мир – зеленый, синий,

      Мир живых, прозрачных пятен

      И упругих, гибких линий.

      Мир стряхнул покров туманов.

      Четкий воздух свеж и чист.

      На больших стволах каштанов

      Ярко вспыхнул бледный лист…

      Время было ужасное, это факт. Но Раневская не была бы Раневской, если бы не могла найти повода для шутки, улыбки, иронии даже во время чумы. «Крым. Сезон в крымском городском театре. Голод. Военный коммунизм. Гражданская война. Власти менялись буквально поминутно. Было много такого страшного, чего нельзя забыть до смертного часа и о чем писать не хочется. А если не сказать всего, значит не сказать ничего. Потому и порвала книгу. Почему-то вспоминается теперь, по прошествии более шестидесяти лет, спектакль-утренник для детей. Название пьесы забыла. Помню только, что героем пьесы был сам Колумб, которого изображал председатель месткома актер Васяткин. Я же изображала девицу, которую похищали пираты. В то время как они тащили меня на руках, я зацепилась за гвоздь на декорации, изображавшей морские волны. На этом гвозде повис мой парик с длинными косами. Косы плыли по волнам. Я начала неистово хохотать, а мои похитители, увидев повисший на гвозде парик, уронили меня на пол. Несмотря на боль от ушиба, я продолжала хохотать. А потом услышала гневный голос Колумба – председателя месткома: „Штрафа захотели, мерзавцы?“ Похитители, испугавшись штрафа, свирепо уволокли меня за кулисы, где я горько плакала, испытав чувство стыда перед зрителями. Помню, что на доске приказов и объявлений висел выговор мне, с предупреждением. Такое не забывается, как и многие-многие другие неудачи моей долгой творческой жизни».

      Успешный дебют в роли Маргариты Кавалини в «Романе» открыл Раневской двери в труппу Симферопольского городского театра, который тогда назывался «Театром актера». Но главным режиссером уже был Павел Анатольевич Рудин, подвижник, идеалист, мечтатель и в то же время прекрасный режиссер, которому предстояло провести театр сквозь