Трудно быть ангелом. Анна Шехова

набором утренних ритуалов. Но все это я делаю сквозь глубокую сонливость, которая туманит глаза и тяжелит голову. Я тру веки, плещу холодной водой в лицо, пытаясь взбодриться. Бесполезно – предметы погружаются в туман, тело становится вялым и непослушным. Я передвигаюсь как сомнамбула, пытаясь хоть немного оживиться, но все попытки заканчиваются безрезультатно. Я мучаюсь до тех пор, пока не просыпаюсь по-настоящему. И, ощутив сквозь веки прикосновение света, облегченно вздыхаю. Вот оно – пробуждение.

      Как правило, эти сны приходят ко мне в периоды глобальной усталости, которая висит на плечах, как старая тяжелая дубленка. Такая усталость поселяется не только в теле, но и в голове, заполняя собой сознание. Мозг лихорадочно работает, а тело начинает упорно сопротивляться его командам. И тогда начинается нашествие мучительных снов как выражение конфликта между разумом и телом.

      Зимние каникулы были подобны такому сонному кошмару. Начиная с утра, проступающего золотыми квадратами на стене моей комнаты, и заканчивая поздним вечером, весь день я жила с желанием проснуться. Временами я включалась в разговоры с кем-то из старых знакомых, заглянувших в гости на каникулах. Но большую часть времени я воевала с болью, сидящей в груди. Мои мысли, словно нитка на катушку, наматывались на воспоминания о новогодней ночи.

      Тим был очень нежен и заботлив эти дни: покупал мои любимые лакомства, водил гулять в заснеженный парк, устраивал домашние киносеансы с теми фильмами, которые мы давно хотели посмотреть. Он даже раздобыл полную коллекцию Куросавы и купил билеты в Питер, чтобы съездить и погулять по Эрмитажу вдвоем. Но мне все равно время от времени хотелось сбросить свою ангельскую шкурку и крикнуть ему в лицо что-нибудь гадкое – что-нибудь вроде: «Как ты мог?!» Я проглатывала это желание и молчала дальше, как и подобает Ангелу. К тому же, чем больше я думала про новогоднюю ночь, тем больше винила себя. Настасья всего лишь вела себя как влюбленная женщина – делала то, что требовало ее сердце. Что касается Тима… мало кто из мужчин смог бы корректно вырулить из этой ситуации, не отдавив никому ноги. Мое спокойствие – а у Ангелов, как и у англичан, это самое типичное выражение на физиономии – действовало успокаивающе на всех.

      – Я догадывался, что тебе больно, но даже не подозревал – насколько! – в ужасе говорил Тим, унимая мои рыдания первого января, когда мы добрались наконец домой.

      – Больно! Да, я думала, что не доживу до утра! Готова была сбежать оттуда уже после боя курантов!

      – Ты же знаешь, что я не умею угадывать мысли! По тебе ничего не было видно! Могла бы, в конце концов, подойти ко мне и хоть что-нибудь сказать!

      – И как бы я подошла, если вы все время сидели в обнимку? – зло рявкала я. – Вот была бы сцена – загляденье! Ревнивая жена просит мужа не обниматься при ней с любовницей!

      Такие разговоры повторялись и повторялись, но не снимали мое напряжение. А вскоре просто начали раздражать Тима.

      Чувство вины многие почему-то принимают за муки совести. Хотя между этими явлениями