Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды. Стивен Бэчелор

моего монашеского призвания я обязан слепо верить в перерождение.

      Это не было чисто теоретической проблемой. Все это напрямую влияло на мою социальную идентичность и мое материальное положение в мире. Я не мог, не лицемеря, представляться на публике буддийским монахом (геше начал просить, чтобы я вел классы для мирян и послушников), отдавая себе отчет в том, что не могу принять один из ключевых догматов буддизма. Я чувствовал, как растет огромная пропасть между моей внешней социальной ролью и внутренним ощущением. На моих фотографиях в Тхарпа Чолинг у меня сияют глаза, и улыбка на лице, но, когда я читаю свои дневники, я поражаюсь тому, как часто я впадал в беспокойство, испытывал необъяснимую тоску, сомнения и чувство неуверенности.

      Одной бессонной ночью я понял, что даже если бы не было никакой жизни после смерти, даже если бы ум был привходящим свойством мозга, даже если бы не было никакого нравственного закона кармы, определяющего мое будущее рождение, это вообще не произвело бы никакого влияния на мою приверженность практике Дхармы. Приходилось признать, что, хотя с моих губ постоянно слетали эти идеи, меня совершенно не интересовали будущие жизни или освобождение от круговорота рождений и смертей. Но тибетский буддизм учит, что нельзя даже считать себя буддистом, если ты ценишь эту жизнь больше, чем посмертную судьбу. А я ценил больше. Независимо от того, как сильно я старался, я не мог придать большего значения гипотетическому посмертному существованию, чем этой жизни здесь и сейчас. Кроме того, буддийское учение и практики, которые оказали на меня большое влияние, подтверждали мои идеи о том, что нужно жить этой жизнью и быть чутким к этому миру.

      Тибетский буддизм учит, что нельзя даже считать себя буддистом, если ты ценишь эту жизнь больше, чем посмертную судьбу. Независимо от того, как сильно я старался, я не мог придать большего значения гипотетическому посмертному существованию, чем этой жизни здесь и сейчас

      Когда я рассказал геше Рабтену о своих сомнениях в вере в перерождения, он был потрясен. Мысль, что можно подвергнуть такое учение рациональному анализу просто для того, чтобы проверить, было ли оно истинно, казалась ему ньйон-па: «безумной». Он поднял брови и уставился на меня с беспокойным и непонимающим выражением на лице. Казалось, он не понимает, что я хочу. Наконец он сказал: «Это– буддийский монастырь. Если вы не верите в перерождение, то чем – он указал на деревни и города за окном, которые лежали далеко внизу вдоль берегов Женевского озера – мы отличаемся от всех этих людей там?» Для геше вера в перерождение не была чисто интеллектуальным выбором. Она составляла основу его нравственной идентичности.

      Ведь если вы не верите, что ваши действия вызывают последствия после смерти, то что же может побудить вас вести себя неэгоистично и добродетельно в течение этой короткой жизни на земле?

      В конце концов – хотя я никогда не решался сказать об этом геше – я решил свою дилемму, заняв агностическую