Баллада о бомбере (сборник). Михаил Веллер

чтоб не сказать больше?

      – Нареканий не было.

      – А успехи там, поощрения какие-нибудь? Были?

      – В тридцать пятом году по итогам Всесоюзного соревнования был лучшим летчиком почтовой авиации. Дали Грамоту. Калинин вручал. Вызывали в Кремль. А в тридцать шестом – именные часы от наркома авиации.

      – За что?

      – Лето было грозовое. Многие попадали в аварии. Гибли, бывало. А я летал по графику.

      – Как же вам удавалось?

      – Опыт уже был. Машину чувствовал. И трассу хорошо знал.

      Вот что я вам скажу. Если вы никогда не выбирали адмиралтейский якорь вручную, так вам не понять, с каким напряжением я это все из него вытаскивал. Третья бутылка, однако, на донышке плещется! Я уж косой, как сизый голубь. А он сидит. Улыбается мне добро. А рот при этом сомкнут в прямую линию.

      – А как вы попали в Дальнебомбардировочную авиацию?

      – В тридцать девятом году ее сформировали. Шестьдесят машин – пять эскадрилий по двенадцать. Командиром назначили Голованова. И он стал из кадров гражданской авиации вытаскивать к себе самых опытных летчиков. Летали-то мы лучше военных. Много, постоянно, в любых условиях, на большие расстояния. И меня тоже призвали. В прежнем звании лейтенанта. Поставили командиром экипажа. Все это тогда считалась одна дивизия.

      Все. Вот тебе и вся его биография. Что хочешь, то и пиши.

      Не раскручивается. Не колется. Не хочет про свои подвиги.

      Плохо быть дураком. Не надо проламывать в лоб позицию, которую можно взять обходом. А чем его спровоцируешь?

      – Иван Григорьевич, – говорю, – вы, наверное, читали ведь военные мемуары других летчиков.

      – Не без этого.

      – Там же, по идее, очень много умолчано. Встречаются просто фальсификации.

      – Потому я и решил написать свою книгу. Уж как вышло… простите…

      – Вы могли бы сейчас – в частном порядке, неофициально, – вот разоблачить какое-нибудь такое типичное вранье в таких мемуарах?

      – Ну… зачем же людей порочить.

      – Хорошо. А что-нибудь свое? Не для печати?

      – Вы что имеете в виду?

      – Иван Григорьевич, почему вам, с вашим послужным списком, не дали Героя и Заслуженного? Происхождения вы рабочего, член партии, русский, фронтовик, орденоносец, летчик высшей квалификации. В чем дело? ЧП, аварии, выходки? А? Ведь несправедливо же?

      – Ни одной аварии, – говорит, – у меня никогда не было. За все девять тысяч часов. Не считая… – и умолкает.

      – Давайте, – говорит, – окошечко откроем. А то вы накурили немного… нет-нет, пожалуйста, я сам курил! Просто – тепло, свежий воздух.

      Выпили мы с ним по последней, и достал он из тумбочки одинокую бутылку «Жигулевского».

      – Понимаете, – говорит, – дорогой, времена ведь бывали всякие, и о многом писать нельзя. Никто не позволит, да и зачем, понимаете… не все знать надо.

      Ну например. Как-то в сорок втором прикрывала нас в вылете шестерка истребителей с соседнего аэродрома. Отбомбились мы без потерь, вернулись домой, садимся. Истребители помахали нам крылышками и отвалили к себе. И только они скрылись, мы уже на стоянки заруливаем, последнее звено садится – из облака вываливаются