Сад для бегонии. Елена Сазанович

такой шанс как я – исключался. И я впервые поняла свою мать, которая добровольно ушла из жизни. Не подумав. Какую жизнь она этим уготовила мне.

      Ее не просто предали. Ее предал друг, которому она безгранично верила. Единственному. Кому она доверила свою жизнь после отца. Чтобы спастись и спасти меня. Но это было не спасение. Это был конец. Это было не просто предательство. Это было предательство человека. Который убил ее мужа. Став после этого ее другом. И любимым. Чтобы уже убить ее…

      Мои мысли путались. Мой мозг отчаянно пытался вспомнить. Да, я помню, спустя три года после смерти отца мать полюбила. Не знаю, любила ли она по-настоящему или придумала эту любовь. Скорее всего – второе. Но в любом случае я не перечила этой любви. И в любом случае, мать перестала каждый вечер сидеть в оцепенении на одном месте. Неотрывно глядя на дверь. И шептать пересохшими губами:

      – Сашенька, скоро придет твой отец. Без него не будем начинать праздник…

      Только когда мать встретила другого человека. Она перестала ждать. Мне было не просто наблюдать за этим. Но гораздо больнее было видеть, что она ждет. Тем самым убеждая и меня, что отец жив. И что он придет, чтобы наконец отпраздновать мое тринадцатилетие. И после этого все пойдет своим чередом. Мы застыли во времени. И время застыло в нас. И только, когда мать вновь полюбила (или придумала эту любовь, какая разница?). Время вновь стало существовать для нас. Вновь приняло конкретную, движущуюся форму.

      Вместе с матерью перестала ждать и я. И мы на время ожили. Но это была всего лишь передышка перед новой бедой, перед новым несчастьем. Но мы это не знали. Мы не знали, что всего лишь четырнадцать лет счастья было уготовано судьбой для нас троих. С момента моего зачатия до смерти отца. Всего лишь четырнадцать лет. Огромного, настоящего счастья. За которое нам пришлось заплатить сполна. Судьба не любит слишком счастливых. Она их уничтожает. Но это я знаю только теперь…

      Окаменев, я сидела на одном месте. Сжимая в кулаке письмо. Мое лицо побледнело. Мои глаза были пусты. И слез уже не было. Слишком большая беда уже не вызывает слез. Потому что убивает все чувства. Для слез нужны чувства…

      Женя приблизился вплотную ко мне. И протянул сигарету. Моя рука уже не дрожала, когда я прикуривала от его зажигалки. И мой голос уже не дрожал, когда я ему сказала.

      – Мать не назвала в письме имя этого человека.

      – Конечно, – тут же согласился он. – Их связь держалась в строгой тайне. И они оба соблюдали крайнюю осторожность. Он был не просто парнем с улицы. К тому же – женат. И они оба не хотели подвергать испытанию его репутацию. Об их отношениях знал только я.

      – И только вы знали, что этот человек – убийца. И ничего не предприняли, – продолжила я за него.

      – Нет, – твердо ответил Женя. – Об этом я узнал совсем недавно. В мои руки попали важные документы.

      – В таком случае их можно обнародовать. И наказать виновного.

      Он посмотрел на меня, как на маленькую. Снисходительно. Свысока. Многоопытный, много повидавший. искушенный мужчина. И я видела, как он хочет сказать: