Блещет золото кровью алой. Евгений Сухов

сказал Шатун. – Мне нужно три дня! Устроит?

      – Хорошо, – после некоторого колебания согласился Григорий.

      – Но мне нужны неоспоримые доказательства того, что артефакт не подделка.

      – Доказательства будут, – сдержал вздох облегчения Григорий: переговоры проходили как нельзя лучше. Вот что значит хорошо подготовиться! – Завтра я принесу снимки яйца Фаберже, сфотографирую клеймо.

      – Разумное предложение! Тогда и поговорим пообстоятельнее. – Губы вора сложились в подобие улыбки. – Ты уж извини, что я тебя не провожаю. Доберешься как-нибудь сам, – и, кивнув на водку, оставшуюся на дне бутылки, добавил: – Пока не выпью, не поднимусь.

      – Ничего, как-нибудь сам доберусь, – успокоил Григорий, направляясь к выходу.

* * *

      Желание допивать водку как-то сразу улетучилось, да и хмель мгновенно пропал, едва он услышал о яйце Фаберже. Обычно такими вещами не шутят, легко проверить. А в этот раз на него вышла удача. Забубенная и невероятно прекрасная в своей бестолковой наготе. Столь откровенное везение бывает всего-то однажды в жизни.

      Странно было другое.

      За последнюю неделю он уже второй раз слышал о пасхальном яйце Фаберже. О нем ненароком обмолвился Таранников, когда они случайно пересеклись в ресторане «Метрополь». Весьма осторожный, избегающий говорить лишнего и с подозрительностью относящийся ко всяким новым знакомым, он вдруг разоткровенничался, заявив, что на днях должен приобрести нечто удивительное. На некоторое время Таранников вдруг замолчал, как бы оставляя разговор в прошлом, но затем, видно, разрываемый изнутри нахлынувшим тщеславием, проговорил, широко растянув полные губы:

      – Послезавтра мне принесут яйцо Фаберже.

      Видно, осознав, что наговорил ненужного, предпочел перевести разговор на общих знакомых.

      Артефакт упоминался дважды. Такие вещи не бывают простым совпадением… К чему бы это?

      Допив водку, Шатун пошевелил пальцем. От соседнего стола отделился невысокий неприметный человек с короткой стрижкой и подошел к столу.

      – Пикассо…

      – Да, Павел Петрович.

      – Вот что… Ты срисовал того щегла, что ко мне подвалил?

      – Да, – негромко ответил короткостриженый, слегка наклонив голову.

      – Проследи за ним.

      – Сделаю.

      – Как пробьешь адрес, отзвонись.

      В действительности Пикассо звали Вадим Кручина. К великому художнику он не имел никакого отношения, родственников в Испании у него тоже не наблюдалась (да и откуда им там взяться, если был он подброшен в детдом полуторагодовалым младенцем), да и вообще был весьма далек от сюрреализма, модернизма, кубизма и прочих издержек современного искусства. Единственное, что ему хорошо удавалось, так это запоминать людей, входящих в заведение, – иначе, «срисовывать». Отсюда и погоняло Пикассо. Некоторых из клиентов, сверкавших лопатниками и представлявших интерес, он выслеживал, о чем лично докладывал Шатуну.

      Пикассо незаметно вышел, как если бы растворился в клубах табачного дыма.

      Подняв